Женоненавистник

Олег вышел из кабинета директрисы и сел у компьютера, погрузившись в работу. Казалось, он напряженно трудился над новым проектом - его монитор был повернут к стене, и ни одна живая душа не видела, чем он так старательно занимается, непрерывно клацая кнопкой мыши. Временами на лице Олега вспыхивала идея, сменяющаяся злорадной усмешкой. Поднимая взгляд на монитор после очередной манипуляции клавиш, он победно взмахивал челкой и самодовольно потирал руки. Олег вышел из кабинета директрисы и сел у компьютера, погрузившись в работу. Казалось, он напряженно трудился над новым проектом - его монитор был повернут к стене, и ни одна живая душа не видела, чем он так старательно занимается, непрерывно клацая кнопкой мыши. Временами на лице Олега вспыхивала идея, сменяющаяся злорадной усмешкой. Поднимая взгляд на монитор после очередной манипуляции клавиш, он победно взмахивал челкой и самодовольно потирал руки. Да, Олежек явно творит какой-то креатив и чрезвычайно этим доволен. Ну, что «вобла»? Лютует? – Спросил сидящий напротив него друг Макс, который знал, что «вобла» (так называли между собой шефиню), после утренней экзекуции над руководителем отдела Олегом нечто аналогичное может проделать и с ним, старшим менеджером. Достала…, - медленно и тихо произнес Олег. И вновь оживленно забарабанил по клавишам, как будто ему пришла в голову какая-то блестящая мысль. Потом он с довольным видом отодвинулся от экрана, словно оценивая со стороны результат своей работы, и поманил Макса пальцем. На экране красовалась сделанная в фотошопе карикатура на горячо любимую ими начальницу.**_ Людмила Сергеевна, облаченная в костюм Амазонки, стояла на горе деревянного мусора, смутно напоминающего гнуто-клееные изделия, которыми они торговали, гордо помахивала огромными ослиными ушами и двигала противным свиным пятачком. Это была фотография начальницы из папки с офисными рабочими снимками для презентации нового бренда. Она была предательски изуродована извращенной фантазией злого креативщика. Снимок венчали похабные стишки. Но Макс не успел их дочитать - завидев в дверном проеме внушительную фигуру своей длинноногой директрисы, Олег свернул окно. Он работал здесь полгода. Фирма торговала мебелью. Это было крупное совместное предприятие по производству ортопедических матрацев, попутно сбывающее сопутствующие товары местного деревообрабатывающего комбината: фанеру, шпон, гнуто-клееные изделия и прочий непотреб, как любил говорить Олег. Именно этим непотребом и занимался он сейчас вплотную. Вот повезло, так повезло. В прошлом месяце за большую партию проданных ими бракованных детских стульчиков, о спинки которых могла заживо содраться не одна детская спина, им выставили крупную претензию со всеми вытекающими отсюда издержками. Словно Александра Матросова на амбразуру, на конфликт бросили Олега. До этого ему всегда удавалось отделываться малой кровью, выходя из подобных ситуаций. Но в этот раз нарушения были такими явными, а качество, действительно, настолько низкое, что сумма, в которую они теперь влетали в связи с этим «мелким» недоразумением, была просто чудовищна и совершенно не подлежала спасению. И Людмила Сергеевна, естественно, была крайне недовольна Олегом. Как будто это он виноват в том, что на ДОКе не соблюдают технологию производства и спинки шлифуются чисто символически, а лакокрасочное покрытие делается вручную. Людмиле Сергеевне было уже за тридцать, она одна воспитывала сына, была высокой, пышногрудой крашеной блондинкой**_ с ровными сияющими белизной зубами и таким же блестящим кончиком розового носа. Ухаживающую за собой женщину всегда можно отличить по чистой коже. Начальница, видимо, не экономила на пилинге и косметике. Да и на себе вообще. Сытая, холеная бизнес-вумен 4 размера. Пожалуй, несколько полноватая. И резкая. Но в наше время среди бизнес-акул выживают только зубастые особи, так что ее можно понять, и даже извинить. Но только не Олегу - с пониманием женщин у него не сложилось. Общение с ними напрягало, особенно с такими. Уже пятнадцать лет он с завидным постоянством попадал на работу к женщинам- начальницам. За это время Олег многому научился, но в то же время приобрел одно досадное качество, мешающее ему адекватно относиться к жизни - он стал скрытым женоненавистником... Как-то так получалось, что на каждое новое рабочее место его брал мужчина, а начальницей становилась женщина. Олег тихо сатанел от этой нелепой закономерности, но ничего не мог с этим поделать. Учредителем последней компании, из которой он ушел полгода назад, тоже была женщина. Молодая, вздорная и хищная, она невероятно возбуждала Олега как женщина, и в то же время вызывала жгучее чувство отвращения, потому что была своевольна, непредсказуема и чудовищна. И самое главное, при всем при этом, она была его начальницей, с которой надо было играть в дурачки. В один прекрасный момент, повинуясь какому-то внутреннему порыву неизвестного происхождения, она взяла и в два дня уволила Олега с работы, ничего вразумительного ему не объяснив. Он был в шоке и поклялся себе больше не попадать в руководящие женские руки. Но судьба распорядилась иначе - нынешняя его начальница, увы, тоже оказалась женского пола. Рок… Вообще с женщинами ему как-то не везло и в личной жизни**_. Случайный брак, в который он залетел по неопытности, после двухлетней агонии скоропостижно скончался, без материальных издержек, детей и попыток к суициду, но с большими остаточными последствиями для его незакаленной психики. Олегу было тридцать четыре года, но жениться второй раз его можно было заставить только под угрозой гильотины. Да и то не факт. Истоки проблемы таились в глубоком детстве: мама воспитывала его одна, была учительницей литературы - нежной, интеллигентной женщиной старинного благородного образца. Представление о слабом поле, которое она ему внушала, было книжное, немножечко пахнущее нафталином и слегка поеденное молью, как старая лисья шубка, которую мама хранила в нижнем ящике старинного комода. Олег любил мать, но смутно догадывался, что таких ископаемо чистых созданий больше не существует на свете,**_ и что женщины вокруг совершенно иные, они не похожи ни на Лизу Калитину, ни тем более на Татьяну Ларину. Современные женщины, сводившие его с ума своими формами и изгибами, оказались безнадежно далеки и от матери, и от классических образцов. Они были совершенно ни на кого не похожи! Самостоятельные, активные, противоречивые, красивые, своевольные, всегда знающие, чего хотят, и, как танки, прущие напролом. И от этого было как-то тревожно, и неспокойно колотилось сердце, когда он вдруг с удивлением ловил себя на мысли, что ему чего-то не хватает для завершения в сознании некой универсальной формулы, по которой он мог бы судить обо всех женщинах одновременно и заодно понимать какую-нибудь одну из них. Ему так хотелось, наконец, вывести эту формулу, понять смысл своих действий, выработать определенную универсальную линию поведения, которая помогла бы ему справиться с противоречиями, проистекающими из общения с ними. Например, так было с его женой, которая, несмотря на ангельскую внешность, оказалась вовсе не кроткой, а своевольной и эгоистичной барышней, совершенно не способной жарить котлеты и убирать за собой вещи. Зато она так искусно умела напрягать, что сразу после медового месяца Олегу мучительно захотелось вернуться в холостяки. После развода он старался избегать ситуаций, в которых, как ему казалось, пираньи в женском обличии могли бы его сожрать.**_ Он научился от них защищаться, правда, весьма своеобразно, с определенной долей цинизма. В общении с одними (красивыми самодостаточными женщинами) он притворялся робким и косил под дурачка. Особенно с начальницами, на которых ему, как выяснилось, невероятно «везло». Порой это удавалось с трудом, а иногда напрягало, потому что для того, чтоб выглядеть дураком с умной женщиной, требуется особая виртуозность. С другими женщинами, теми, что попроще, он обращался грубовато и фамильярно. По возможности максимально их использовал в самых разнообразных вариантах: чтоб прикрыли на работе, чтоб ублажили в постели, чтоб почесали за ушком, погладили рубашки, помыли посуду (после размена он жил один в небольшой квартире на окраине города). Для этого использовались заезженные и всем знакомые приемы тонкой лести и ненормированных обещаний. Он мог их унизить, опустить, вогнать в краску, снисходительно улыбнуться, в ответ на какое-то дельное замечание, чтоб не дай Бог не выдать, что он пасует и перед ними так же, как и перед красивыми и умными. Женщины были для него одновременно войной и миром, в котором нужно было жить и попутно что-то с этим делать.**_ Вообще без них было мучительно, но с ними - еще хуже. Замкнутый круг жизненных противоречий неминуемо затянулся бы на его шее, если бы не конфликт с покупателем гнуто-клееных изделий, который довел внутренний кризис в душе Олега до критической точки перехода в совершенно иное качество. Директор мебельной фабрики, который и закупил эти злосчастные спинки и сидения для стульчиков, оказался человеком дотошным, в некотором роде даже занудным. Он хотел не только возместить свои убытки от неудачной сделки, но даже, представьте, заработать на этом. И сил не жалел, настойчиво атакуя Олега и, что хуже всего, ежедневно звонил на мобильный Людмиле Сергеевне (и откуда только номер узнал), как мантру произнося в телефонную трубку все, что он о ней думает. Думы его были скверными. Людмила Сергеевна, как женщина самостоятельная и гордая, не могла терпеть такого к себе отношения, и все свое возмущение тут же сливала на Олега. Когда Олег слушал ее несправедливые обвинения в свой адрес, ему все чаще хотелось просто взять и заткнуть ей рот, стукнуть по столу кулаком, заорать дурным голосом, дернуть ее за рукав красной полупрозрачной блузки, которым она в порыве гнева методично размахивала перед его носом, обнажая розовые запястья. При этом грудь ее волнующе колыхалась, и у Олега почему-то мутилось в голове. Он не смел ей противоречить, не знал, как себя вести, и становилось отвратительно от собственного бессилия. Кравчук, немедленно зайдите ко мне! – Каким-то истерическим голосом крикнула Людмила Сергеевна прямо от двери, не заходя в кабинет менеджеров, как раз в тот момент, когда Олег с Максом рассматривали ее карикатурное изображение. И тут же исчезла в дверном проеме. Олег метнул в ее сторону недовольный взгляд и нехотя встал, задев Макса плечом. Сейчас опять клизму будет вставлять, - тихо проговорил он, подхватил блокнот, ручку и поплелся к ней в кабинет. Подходя к двери, он вдруг почувствовал дикое отвращение ко всей этой ситуации, к своей нерешительности, к жизненным напрягам, которые заставляют играть в игры и вечно пресмыкаться перед женщинами. Осточертело. Сколько можно сдерживать себя, внутренне останавливать, делать скидки на пол. Надоело, хватит. Он будет вести себя так, как положено себя вести, когда на тебя незаслуженно наезжают. Приняв такое решение, Олег распахнул дверь. Она сидела к нему спиной, и в первый момент он не заметил, что ее плечи вздрагивают от беззвучных рыданий.**_ Вобла плакала! Это было немыслимо! Невозможно себе даже представить. Он нарочно громко закрыл за собой дверь, чтоб напомнить о своем присутствии. Она повернула к нему лицо. Лучше бы не поворачивалась. Олег застыл в недоумении. Перед ним сидела растерянная, заплаканная девочка, живая и настоящая, простая, обычная, с красным носом и распухшими губами, сложившимися в детскую гримасу обиды. Такая понятная и такая почти родная, как Наташа Ростова с последних страниц «Войны и мира». Олежек, он меня обозвал воблой, ты представляешь? Я больше так не могу! Как мне все это надоело! Мне надоело быть сильной и умной! У меня заболел сынишка, я вся извелась, потому что оставила его с няней, а сама торчу тут и выслушиваю оскорбления от какого-то идиота! Что мне делать? И она заревела совсем в голос, рискуя собрать возле своей двери весь любопытствующий рабочий состав фирмы. Вся ее жизнь вдруг в одно мгновение отчетливо промелькнула перед его мысленным взором. Он все о ней понял. Олег громко закашлял, перекрывая ее рыдания, чтоб за дверью никто ни о чем не догадался, с грохотом подвинул к столу кресло. И нарочно громко произнес, сам удивляясь своей решительности: Людмила Сергеевна я обещаю вам закрыть это дело ровно через двадцать минут! – И добавил уже тише, только для нее. – Не плачьте, пожалуйста, этот идиот этого не стоит. Вы у нас самая лучшая. А потом, повинуясь какому-то глубокому внутреннему импульсу, он наклонился к ее руке и бережно поцеловал оголившееся розовое запястье. Оно оказалось неожиданно нежным на ощупь и пахло яблочно-лимонным соком. Олег вдруг осознал, что уже очень давно страстно желал к ней прикоснуться, но как-то не отдавал себе в этом отчета. От удивления за самого себя он даже вздрогнул, как будто впервые открылись ему тайные помыслы его души. Он много раз касался женщин, занимался с ними сексом, щупал и гладил самые разнообразные участки женского тела, но никогда не целовал рук. И никогда не ощущал такой оглушительной нежности от простого прикосновения к теплой и гладкой коже запястья. Олег поднял на нее глаза и словно нырнул в море разливанное какой-то неведомой ранее пространственной глубины взгляда.**_ Быть может, это длилось всего мгновение, но в нем сосредоточилось вдруг все самое важное в жизни, самое весомое, самое удивительное - то, мимо чего невозможно пройти незаметно. То, что переворачивает все внутри тебя с ног на голову, словно ты вдруг прозреваешь и начинаешь двигаться именно туда, где тебя ждет свет, к которому все время незримо стремится твоя душа. Через пять минут он уже расхаживал под окнами офиса с мобилкой, раскалившейся от свободы спонтанного самовыражения, и орал во всю глотку все, что думает и чувствует по поводу мерзопакостного поведения тупого безмозглого осла, посмевшего усомниться в том, что Людмила Сергеевна – женщина с большой буквы. Словно в один миг вся бездна жизненных противоречий, которая до сих пор мучила Олега и вводила в состояние напряжения, вдруг разрешилась гармоничным всплеском сознания, обозначившим самую суть. И что удивительно, этот олух его понял. Только сопел в трубку. И после этого больше не звонил. Через два часа, как раз перед окончанием рабочего дня, Олег пригласил Людмилу Сергеевну на чашечку кофе в соседнее кафе.**_ А через три месяца сделал ей предложение. И навсегда перестал быть женоненавистником, потому что понял одну простую и ясную истину: все женщины, во все времена были и остаются одинаковыми - существами, требующими защиты и любви. Он понял это так отчетливо и определенно, что все в его мозгу и сердце вдруг сразу встало на свои места, словно сложился пазл разрозненной картинки жизни. Совершенно очевидно стало, что быть женоненавистником не просто глупо, но и опасно. Он понял, что у него есть один единственный правильный способ разрешить главное противоречие своей жизни - просто полюбить женщин, а лучше всего одну, и принять ее со всеми перегибами и перепадами характера, во всей прелести ее неповторимого, трогательного образа, открывающегося до конца только любимому человеку.