Такова жизнь

   Капля росы скатилась по упругому листу вишни, ударилась о ветку и упала на землю, исчезая в нежно-зеленой траве. Я открыла окно. Ни с чем не сравнимая свежесть весеннего утра опьяняла. Я посмотрела на маленьких смешных птичек, которые ссорились из-за крошек хлеба. Солнце заливало сад. Лишь эта береза стояла в тени. Ее было почти не видно из окна, она росла уже за садом, совсем рядом с рекой. Но если приглядеться и не обращать внимания на цветущие деревья, то можно было разглядеть белеющий силуэт с черными вкраплениями. Она уже вся покрылась листвой, такой молодой и свежей, как и пятнадцать лет назад.

Тогда я была еще беззаботной шестнадцатилетней девушкой и меня мало что интересовало, кроме нарядов, танцев и кавалеров. Тогда я была еще Машенька Хворостова, а не Марья Михайловна Юмановская, как сейчас. И не было у меня двенадцатилетнего сына Сашеньки, который вот-вот должен приехать на каникулы из гимназии-интерната в Петербурге.

Мы с мужем еще в апреле перебрались в Юмань, довольно крупное имение, стоявшее посреди чудного леса, неподалеку от деревеньки с тем же названием. Владимир Александрович, мой муж, был отставным военным, от отца ему досталось немалое наследство и мы жили, ни в чем себе не отказывая.

Я закрыла окно и вернулась к столу. Там лежало недописанное письмо к моей сестре, Настасье. Она тоже была здесь тогда...

Пятнадцать лет назад мой отец, Михаил Хворостов, взял весь свой женский выводок, как он нас называл, мою маму и четверых дочек. Старшую Настю, ей было тогда девятнадцать, меня и двух младших, близняшек Таню и Олю, веселых подвижных девочек десяти лет. Мы приехали в Юмань к давнему папиному другу Александру Петровичу. Он жил в имении один. Его жена давно умерла, а тридцатилетний сын уехал во Францию. Не увидев его тогда, я ничего не потеряла, так как спустя год вышла за него замуж.

Я мечтала об этой поездке, потому что папа сказал, что в Юмань съедутся молодые люди со всей округи. Я предвкушала вечера, танцы, словом, сплошные удовольствия, но мама, разумеется, все испортила. В последнюю минуту она сообщила, что с нами едет какой-то учитель итальянского языка. Ей, видимо, показалось мало, что мы с Настей знали французский и немецкий и немного объяснялись по-английски. Конечно, мы с сестрой закатили скандал, но мама поставила условие: или репетитор, или все бальные платья остаются дома. Ну, уж нет! Лучше я буду день и ночь зубрить этот итальянский, чем оставлю дома такое богатство! Папа специально два дня возил нас по самым шикарным магазинам и покупал все, что мы просили.

В день отъезда выяснилось, что учитель опаздывает и приедет прямо в Юмань. В дороге мы с Настей всячески изводили маму разговорами о солнечной Италии и о том, как же мог этот учитель променять столь замечательный край на нашу Россию. Когда мама сухо заметила, что он уже пять лет живет в России, мы начали с умным видом рассуждать, помнит ли он что-нибудь о своей родине кроме длинных макарон, изумительных вин и трактирных девушек. Когда мы сказали последнюю фразу, ма взорвалась и приказала нам заткнуться. Мы похихикали и замолчали.

Четвертый день в Юмани шумела разноголосая толпа молодых людей. Я стерла одну пару туфель на отполированном полу и собиралась сделать то же и со второй. Как-то в разгаре веселья одной девушке стало дурно и я побежала за папой, он у нас врач. Подбегая к лестнице, я услышала, что к крыльцу кто-то подъехал. Решив, что девушка подождет, я подошла посмотреть, кто это. Открылась дверь и в дом ветром занесло несколько капель дождя со двора. На пороге стоял молодой человек, промокший до нитки, с чемоданом в руке. Его черные волосы непослушными мокрыми прядями падали на высокий лоб, темные глаза сияли и он сам просто и открыто улыбался.

• Здравствуйте, - сказал он мне, - мне нужна мадам Хворостова.

• Я - мадмуазель Хворостова, - ответила я, - может, вы передадите через меня?

• О, да, конечно, передайте ей, что Марчело Черуни приехал.

Занимались мы обычно после обеда, когда взрослые ложились отдохнуть. Я, Настя и господин Черуни уходили в сад или на берег реки. Около двух часов мы занимались языком, а после он рассказывал нам об Италии. Его было интересно слушать. Темные глаза загорались, в торопливой речи пробивался акцент, и мы с сестрой могли внимать его словам весь день напролет.

Две недели мы жили в Юмани. Я стала замечать, что Настя проводит все свободное время с Черуни. Однажды я увидела их вдвоем, стоявших под большой березой у реки. Я не слышала слов, но жесты были красноречивы. Настя обхватила Черуни за шею, он притянул ее к себе, они начали целоваться. Я в злости развернулась и ушла. Нет, не подумайте, я не была в него влюблена, он мне даже не нравился. Я обиделась на сестру. Мы всегда все рассказывали друг другу, всем делились и никогда не ссорились. Лишь раз. В детстве.

Я помню, папа привез нам кукол. Он всегда привозил нам разные игрушки. И никогда одинаковые. В тот раз Настина кукла мне понравилась больше. Все, все в ней было лучше. И розовое платье, и золотистые локоны и даже закрывались глаза! Мы сильно разругались с сестрой из-за подарков. Ночью я встала, взяла ножницы и обрезала кукле волосы. Но этого мне показалось мало. Я изрезала одежду на игрушке и исколола милую мордашку острыми лезвиями. Я осталась вполне довольна своей работой и не испытывала ни жалости, ни стыда.

К концу третьей недели Настя мне во всем призналась. Что она безумно любит своего Марчело, хочет бежать с ним в Италию и будет жить только ради него. Я ничего не ответила. Я вышла из дома и пошла к реке, к той березе, где я их видела однажды. Мне было обидно. Конечно, за мной увивались молодые люди и в городе, и здесь, может, кто-то из них даже любил меня, но не я. Почему к Насте пришло это чувство, а я осталась ни с чем?! Ее ждет романтика почтовых карет, топот погони, быстрое венчание в деревенской церквушке где-нибудь на границе и, конечно, ласковое солнце Италии... А я буду стаптывать туфли на балах, бренчать на арфе и учить теперь уже японский язык. Слезы сами собой полились из глаз, но я насухо вытерла их и уверенно пошла в зал, где опять начинались танцы.

А утром Черуни нашли у реки. Он был заколот кухонным ножом, валявшимся рядом. Было нанесено около двенадцати ран, но лишь две из них были по настоящему опасны. Лицо его было безмятежное и удивленное, большие глаза смотрели вверх на крону березы, шелестевшую под дуновением легкого ветра. Убийца до сих пор неизвестен и ни полиция, ни гости дома, ни хозяин, ни даже Настя не знают кто это сделал. Странно так...

Я снова села за письмо. Надо написать о Володе. А что? Что я его не люблю? Настя и так знает, что я вышла замуж, уступая желанию папы. А мой муж влюблен в лошадей. У него свой завод, где он частенько пропадает, да и тут, в имении, он держит своих любимцев. Вчера мы с ним поспорили. Я не выношу лошадиный запах, а он не переодеваясь, в сапогах, ввалился в столовую. После долгих взаимных оскорблений, Володя крикнул:

• Да лошади в сто раз добрее и лучше тебя! Я лучше буду жить в конюшне, чем с тобой!

Сейчас он еще спит в своей комнате. Отнесу ему кофе. Я думаю, немного мышьяка не помешает. Зачем так кричать на жену? Мне не нравится, когда у кого-то есть любовь и привязанности, а у меня нет. Я должна иметь все, а иначе, зачем жить?

Никто до сих пор не знает, с каким наслаждением я вонзала этот нож в тело сестринской любви. Он так ничего и не понял. Первый неожиданный удар пришелся точно в сердце бедному итальянцу. А я все колола и колола. Он имел то, чего не было у меня. Что-то дорогое.

Как и тот, что спит наверху. Я поднимаюсь по лестнице. Немного мышьяка не помешает...

Мы ждем ваших рассказов и историй о любви!