Свидание с мечтой

Стол был большой, крепкий и очень-очень старый. Его сделали по заказу первого руководителя этого заведения еще до перестройки, до перемен раскола, даже еще до оттепельных времен с кукурузными перегибами. Дубовые толстые ножки, оригинальные, с еле проступающим рисунком, боковые плашки и крышка, покрытая дерматином с закругленным, отполированным тысячами рук кантом по краю. И на чем бы не сидел человек, на стуле или в кресле, высота его была очень удобной. Стол был большой, крепкий и очень-очень старый. Его сделали по заказу первого руководителя этого заведения еще до перестройки, до перемен раскола, даже еще до оттепельных времен с кукурузными перегибами. Дубовые толстые ножки, оригинальные, с еле проступающим рисунком, боковые плашки и крышка, покрытая дерматином с закругленным, отполированным тысячами рук кантом по краю. И на чем бы не сидел человек, на стуле или в кресле, высота его была очень удобной. Кресло разительно отличалось от стола и всей остальной мебели в кабинете. Щегольское, новомодной формы, на крутящейся ножке и с высоким кожаным подголовником. Не кресло, а трон для суперсовременного короля. Остальная мебель была безлика, а потому скучна: ни души, ни мысли. Даже наоборот – странное гадливое чувство вызывал одноглазый шкаф, щербатый и побитый, как старый бомж. Стекло почему-то не вставляли уже много лет, и он зиял дырой, наводя тоску, как будто это была «дырка в никуда». Только вместо «никуда» за дыркой были две пустые полки. Странное ощущение возникало в этом кабинете – словно каждый предмет живет своей собственной отдельной жизнью и гордо отворачивается от других собратьев.**_ И даже предметы гордости хозяина разъединяли мебель на разные социальные слои, на разные лагеря. Стол гордился своим возрастом и фигурно-замысловатыми ручками. Кресло гордилось модным дизайном и своим содержимым, то есть тем человеком, который в этом кресле сидел. Шкаф кичился своей содержательностью и эпатировал окружающих нарочитой уродливостью (очень часто некрасивые похваляются глубокой наполненностью, которой порой нет и в помине). И только стулья ничем не гордились. В их рядах была высока смертность, ибо сидели на них все кому ни попадя, далеко не всегда относясь к стулу с должным уважением. Поэтому они часто менялись, сгорая, так сказать, на работе. Штрафрота. Форпост. Первая линия обороны. Шестерки. Вот, что досталось не амбициозным стульям. На окнах кабинета, с внешней стороны, висели решетки. Впрочем, железные решетки в этом здании были на каждом окне. И на пяти соседних тоже. Все шесть зданий были обнесены высоким забором, увенчанным несколькими рядами колючей проволоки. И весь этот комплекс располагался в самом сердце города, в центре, и носил вполне итальянское название – СИ. Так вот, все окна СИ, без исключения, были одеты в железные решетки. Но на окнах именно этого кабинета решетки намного отличались от остальных, т.к. кабинет был генеральским. А потому и решетки на окнах были генеральские. Генеральскими были шкаф, стол и кресло. У каждого генерала есть свой генеральский кабинет, в котором обязательно живут генеральские столы, шкафы и прочая мебель. Но далеко не у каждого генерала бывают свои собственные решетки на окнах. А вот наш генерал мог бы гордиться – у него были свои собственные генеральские решетки. Он служил начальником СИ, где долгим и упорным трудом заслужил право на решетки за окнами. Очень высокая честь, можно сказать, ведь не каждый генерал добивается права сидеть в кабинете за решетками, верно? И генерал, и решетки посему, взаимно гордились друг другом, ибо ничто не придает генералам такого веса в обществе, как решетки. Равно как ничто не придает такого веса железным решеткам, как сидящий за ними генерал. Генерал сидел за столом, а напротив, на стуле, сидел его старый друг.**_ Генерал уже больше часа получал давно забытое удовольствие от воспоминаний о совместной бурной молодости, походах, девушках, невестах, маленьких когда-то детях и молодых и красивых когда-то женах. Он жмурился, как кот, от сладости прошлого, забыв на время об объемистом животе, седине и даже решетках. Заметив как гость вдруг замялся, генерал вынырнул из теплой волны юности в синее сегодня: Сейчас ее приведут, Жор, - сказал он, - я посижу минут пять для приличия, а потом запру кабинет с той стороны. И мой, и секретарши, так что… Я иду на обход территории и у тебя час, или чуть больше. Спасибо тебе, - ответил названный Жорой человек, и генералу было очень приятно не услышать в тоне старого друга заискивающих ноток. Я глянул ее дело, ты уж прости меня за любопытство, она, видимо кому-то очень помешала, - генерал многозначительно поднял глаза к потолку и виновато улыбнулся, - таких дел и таких «сидельцев» у нас много в последнее время. Но они редко задерживаются надолго как другие, не переживай… Да я не то…, - начал было гость, но не договорил. В кабинет вошла женщина в зеленой форме и вопросительно глянула на генерала. Тот не повел и бровью. Женщина молча кивнула и, обернувшись к двери, махнула рукой. В кабинет вошла худенькая девушка в спортивном костюме. Ее руки были сложены за спиной. Генерал повел головой, и женщина в форме вышла, осторожно и так тихо прикрыв за собой дверь, что ни вошедшая, ни внезапно покрасневший гость этого не услышали. Впрочем, они не услышали бы и громкого хлопка, они вряд ли услышали бы сейчас хоть что-нибудь. Они просто смотрели друг на друга. Присаживайтесь, - генерал даже поежился от напряжения, созданного взглядами этих двух, - присаживайтесь, Валерия, я вас надолго не задержу. Как ваши дела? Как здоровье? – он говорил, лишь бы нарушить неловкое молчание, так ему было неудобно и странно. Девушка обернулась, и генерал подумал, что ей никак не меньше 35, раньше на возраст, указанный в личном деле, он не обратил внимания. «Странное у нее лицо», - подумал он. Широко поставленные крупные глаза, большой рот, тонкие ноздри, изящный подбородок. Пока девушка не смотрела на генерала, казалась юной, но взгляд! Не боль, не тоска, не опыт, но что-то совсем другое, из другой категории оценок. Очень взрослый взгляд, почти старый. И очень пронзительный, как у львицы. Или как у орла. Генерал вдруг улыбнулся мелькнувшей ассоциации. Валерия, тоже улыбнувшись, присела на ближайший стул и опять повернула лицо к генеральскому гостю. Все молчали. Генерал молчал, потому что ему было интересно, ведь он был абсолютно уверен, что понимает, о чем эти двое сейчас говорят взглядами. Он даже решил записать свои догадки в особую тетрадь, куда записывал всякие умные мысли, свои и чужие. А посетители молчали, потому что давно уже научились разговаривать друг с другом при помощи глаз, и присутствие генерала им почти не мешало. Потом, на следующее утро, в тетради генерала появилась следующая запись:**_ «Невербальный разговор сегодня в моем кабинете: Ну, здравствуй. Ты все-таки смог… Он – мой старый друг, мы учились вместе. Я тебя люблю. Я тоже тебя люблю. Я очень соскучился. У меня нет никого ближе и роднее тебя. У меня тоже. Любимая, как ты? Теперь – все хорошо! У меня дома ничего не получается. Прости меня. Я знаю. Правда? Да, я все и всегда про тебя знаю, потому что живу тобой…» Удивительно, как прозорлив оказался генерал, впрочем, ничего удивительного: он всю жизнь работал с людьми и действительно по праву заслужил и этот стол, и это кресло, и кабинет, и решетки на окнах. Генерал шумно потянул носом воздух, как бы напоминая, что он пока еще в своем кабинете (ну не покашливать же ему, в самом деле!) и встал: Жора…я... простите, Валерия, мне нужно обойти свои владения, я вас оставлю ненадолго. И он быстро вышел. Сперва щелкнул замок в двери генеральского кабинета, а потом, чуть слышно, в приемной. Как ты, любимая, как ты? Теперь – все хорошо! У меня дома ничего не получается. Прости меня. Я знаю. Правда? Да, я все и всегда про тебя знаю, потому, что живу тобой. Тогда ты конечно знаешь, как сильно я тебя люблю… Я знаю. А ты, ты меня еще любишь? А я могла бы тебя разлюбить? Нет, наверное, нет. Вот и я о том же… Я не видел тебя четыре месяца! 4 месяца, 6 дней и 4 часа… Как я мог без тебя? Я люблю тебя… я любил тебя всегда. Я знаю, любимый. Пока ты меня любишь, я чувствую то же, что и ты, я тебя чувствую. Словно я и ты – одно целое… Они помолчали минуту и вдруг накинулись друг на друга. Генеральский стол, заваленный бумагами, папками, реквизированными ножами, письмами, изъятыми у заключенных (маленькими трубочками, обернутыми в целлофан) и всякой другой всячиной, генеральский стол, который видел и слышал в своей жизни много больше, чем слышат и видят целые институты по изучению людей, многоопытный, как старый священник, стол увидел и узнал, что такое любовь и страсть. Впервые за 50 лет своей деревянно–дерматиновой жизни стол чувствовал кожей, как вспотела ее спина, слышал его дыхание. Он чувствовал всей своей древесиной дрожь и жар, сладкий взрыв и дикую боль, ту же, что испытывали они. А еще он чувствовал затаенный страх. Страх, что таких минут в их жизни больше никогда не будет. Потом она громко застонала, а он зашептал ей прямо в волосы, разлетевшиеся по дерматину: Тише, любимая моя, ясная моя, тише, родная, единственная моя Лерка… Потом он посадил ее к себе на колени, опершись рукой о стол так, что она касалась спиной деревянного канта. И генеральский дубовый, очень старый стол чувствовал, как постепенно остывают их тела, как успокаивается пульс и унимается дрожь, одна на двоих. Нет, одна на троих. Они долго разговаривали о чем-то, тихо-тихо. И целовались. Но целовались уже нежно и мягко, зато подолгу. Когда генерал вошел в кабинет, они уже стояли возле двери и даже не держались за руки.**_ «Пока», - сказала Лера и, не оглянувшись, вышла в приемную. А Жора ничего не сказал. Он сел на стул, стоящий возле генеральского стола и молча наблюдал через дверь, как зашла уже знакомая женщина в зеленой форме, как Лера сложила назад руки и, так ни разу не оглянувшись, ушла в сопровождении молчаливой дежурной. Жор, ну не переживай ты так! – генерал как-то криво улыбнулся, - ты на машине? Да, тебе нужно куда-нибудь? – встрепенулся Жора. Да ну тебя! У меня своя машина есть. Это я так, для поддержания разговора спросил. Я позвоню тебе, когда можно будет. Правда? - в голосе мужчины было столько тоски, что генерал невольно позавидовал и порадовался – такая любовь! Ну конечно! Я в сутках на следующие выходные, вот и… Ты послушай.…Эх, да что там! Спасибо тебе, черт возьми! За то, что все понимаешь. Да ладно тебе, - махнул рукой генерал, - я рад за тебя. Генерал на самом деле чувствовал себя абсолютно счастливым.**_ Они вышли из кабинета, а вернулся генерал уже один. Стол молчал. Решетки за окнами тоже молчали. Но причина их молчания была совсем другая, не та, что у стола. Генеральским решеткам не полагалось думать и чувствовать, иначе они перестали бы быть решетками. Поэтому они спокойно и безразлично висели за окном генеральского кабинета. Они точно знали одно непреложное правило: что бы там ни было, что бы ни случилось, они, генеральские решетки, свою важную роль исполняют в любой ситуации. Они делают «небо в клеточку», не взирая на обстоятельства. Всем без исключения - влюбленным и генералам. Только последним это нужно еще заслужить.