Пальмы в снегу

Верочка отнесла свои фотографии в брачное агентство. После разрыва с Димой она хотела уехать, убежать куда-нибудь далеко-далеко, чтобы в одиночестве зализать свои раны. Ольга Марковна приняла ее фотографии, велела зайти через две недели. Еще через месяц Верочка вовсю вела переписку с четырьмя претендентами на ее двадцать пять лет и красоту, а еще через два месяца она, возбужденная и раскрасневшаяся, бегала, оформляя документы для отъезда к богатому франко-американцу Джорджу, которому хватило коротких пяти дней в Петербурге, чтобы влюбиться в нее намертво, со всем пылом немолодого мужчины, сознававшего, что это его лебединая песня. С тех пор прошло три года. Верочка отнесла свои фотографии в брачное агентство. После разрыва с Димой она хотела уехать, убежать куда-нибудь далеко-далеко, чтобы в одиночестве зализать свои раны. Ольга Марковна приняла ее фотографии, велела зайти через две недели. Еще через месяц Верочка вовсю вела переписку с четырьмя претендентами на ее двадцать пять лет и красоту, а еще через два месяца она, возбужденная и раскрасневшаяся, бегала, оформляя документы для отъезда к богатому франко-американцу Джорджу, которому хватило коротких пяти дней в Петербурге, чтобы влюбиться в нее намертво, со всем пылом немолодого мужчины, сознававшего, что это его лебединая песня. С тех пор прошло три года. \\\* Все случилось слишком быстро. Еще только утром Верочка говорила с мамой по телефону, глядя на лениво колыхающиеся кроны пальм под вечно густо-синим небом из окон Джорджиего пентхауза. У мамы бушевал снегопад, один из последних, все-таки март уже, но все равно - ветер, метель, а тут - пальмы… И мама вдруг сказала: Доча, тут Дима на днях звонил. Спрашивал, как ты, не собираешься ли вернуться. Только неожиданность, а не самообладание, помогла Верочке сохранить лицо. Ударившая в голову кровь и внезапная оглушенность - вот почему она произнесла свое «Да?» как бы безразлично. Мама, слегка обманувшаяся в ожиданиях и ждавшая прерывистого дыхания, дрожащего голоса и вопросов, продолжала поскучневшим тоном: Он попросил твой адрес. Я дала - почему нет? Я правильно поступила? Но тут Верочка собралась с силами и вполне уже осмысленно продолжала взятый так удачно тон спокойного равнодушия. Ну дала и дала… Мне-то что… Как там папа? Но больше продолжать разговор сил не было. Вера быстро скомкала окончание беседы под надуманным предлогом и пошла в ванную - обдумать. Ванная в первый раз поразила ее воображение: зал метров двадцать, выложенной удивительной плиткой, под настоящие камушки, стены - из белого и черного мрамора, из белого же мрамора две ионические колонны, растения, зеркала, и сама ванная - огромная, в форме буквы «Г», по размерам больше близкая к бассейну, стоящая на пьедестале, тоже облицованная плиткой, а к ней ведет лесенка - пять ступеней и с одной стороны изящные перила. Сейчас же Верочка пошла к ней, совершенно не обратив внимания на это великолепие. И в то время, пока ее тело лежало в воде с ароматными маслами, она лихорадочно обдумывала новость. Значит, объявился Дима. На какой-то миг она зажмурилась и позволила себе только эту одну мысль. Он вспомнил ее. Ищет. Да. Это было неизбежно, потому что они расстались со столькими недоговоренностями, с таким клубком странных чувств в душе, что только они сами могли помочь друг другу этот клубок наконец распутать. Но сколько лет-то прошло… Она уже и забыла, все забыла… А он вспомнил. И это наполнило ее неожиданно сладким чувством удовлетворенного самолюбия, реализовавшегося ожидания - так и должно было произойти, рано или поздно, но обязательно должно было. И вот - оно случилось. Теперь он ее ищет. Наверно, в первый раз за все их совместное время. Неужели ей стоило уехать за полмира и прожить отдельно годы, чтобы он мог понять - понять кое-что? Вера всегда была уверена в себе и знала, что он рано или поздно вернется в ее жизнь. Но столько времени прошло, что она уже почти избавилась от своей мучительной тяги к нему и его желание найти ее поставило уже теперь его в положение зависимое. То, что он ее помнил и наконец решился предпринять попытку выйти с ней на контакт, в то время как ей этого уже и не хотелось, давало ей приятное чувство контроля ситуации… Как давно она хотела почувствовать это… С Димой. Почему же он ее ищет? Было бы очень просто и лестно приписать это своей неотразимости (а чему же еще?), но, поразмыслив спокойно, Верочка все же отказалась от этой причины. Неотразимость с отсроченностью в три года? М-да… Она тщательно анализировала все стороны их отношений, пытаясь понять, что побудило его позвонить, но так и не пришла к какому-то определенному выводу. «Наверно, просто вспомнил… Или телефон в записной книжке нашел», - решила думать она. Но мысль, что это не так, и на самом деле он наконец ее оценил, тлела подспудно в ее мозгу и согревала, ласкала, тешила. Пролежав больше часа в раздумьях, она наконец вышла из состояния забытья. Чтож, теперь его страсти - его проблемы. «Я дергаться больше не буду. Вот еще! - решила Верочка.- Больше в Россию ни ногой. Где я еще так устроюсь? Живу в пентхаузе, в роскоши, в тропиках. Ничего не делаю… Блин… Скучно, конечно. Зато отдыхаю.» Верочка немного кривила душой перед собой. Тропический остров с современным европейским городом, с американским размахом, обитель миллионеров на старости лет, роскошь облагороженных джунглей соперничает с роскошью, созданной человеком - той роскошью, которую создают для себя люди, обладающие более деньгами, нежели вкусом. Ибо вкус - понятие относительное, а по количеству долларов на квадратный метр этот овеваемый океанским бризом, роскошный и неторопливый город, с роскошными и неторопливым машинами, с сияющими витринами запросто соперничал с Манхэттаном в районе Пятой Авеню и Уолл-стрита. А по климату - так и опережал его на все сто. А квартирка на пятом этаже дорогого кондо - квартирка метров эдак двести, пусть и принадлежащая не ей - была так просто воплощением жизненной удачи для девочки из Сосновой Поляны, из коммуналки на восемь семей. Да, все было бы отлично. Но Джордж… Он был единственным, что отравляло этот праздник жизни. Он и скука. Скука здесь была не такая, как дома. Дома она была какой-то уютной, необременительной. Всегда был кто-то, с кем можно было встретиться, поболтать, пошататься по улицам, выпить шампусика и обсудить знакомых. Опять же работа - столько людей перевидишь, столько наслышишься-насмотришься, что только бы прийти во влажное тепло коммунальной кухни, упасть на старый, крепкий стул между холодильником «ЗИЛ» Марьи Федоровны и окошком, у своего столика-тумбы с мятыми алюминиевыми мисками, спрятавшись среди серых туч развешанного белья и запахов - запахов дешевой пищи, старушечьих лекарств и маленьких детей, попить чаю, краем уха отмечая нескончаемую полубранку соседок в халатах - и в постель. Здесь же скука была какая-то животная. Расслабляющий пейзаж, чистота и нарядность окружающего, да и вечное тепло не давали скатиться в полное уныние, но вот беда - в Новой Каледонии совсем не было русских. Почти совсем - была какая-то хохлушка, но дружбы у них не возникло. Не было ни одного знакомого с детства лица, ни звука родной речи. Телевизор Вера не любила - он не увлекал ее. Книг и газет на русском тоже не было, а английский, на котором она изъяснялась кое-как, хотя и бегло, успел уже порядком надоесть. И гнусавые звуки американской речи слышались здесь не везде - Каледония все-таки была исторически французской колонией. А учить еще и французский вдобавок - ну уж нет. "C'en est trop", - сказала бы она, если бы говорила по-французски. Она и так учила английский, трижды в неделю ходила на курсы. А большого стимула изощряться не было. Зачем? Джордж содержал ее - и ладно. Университетов Вера не кончала и не тешила себя надеждами по поводу своего интеллекта. Не дал Бог научного ума, что ж поделать. На парикмахерское дело ее хватило, и ладно. Зато здравым смыслом и житейским умом он ее наделил. И телом красивым, и ростом, и красивым лицом, и светлыми волосами - всем тем, за что и схватился Джордж, и, ополоумевший от страсти и гордости, выписал к себе за какие-то рекордно короткие недели. Это уже потом она поняла, что и вправду была для него неслыханной удачей - поняла, глядя на него, раздувающегося от гордости на приемах гостей - таких же как и он, тощих, жилистых, загорелых до черноты, бодрых и воспитанных старых хрычей, восхищенно на нее глядящих. И их подруг - таких же смуглых от тропического солнца, жилистых, старых, морщинистых кошек. Она была среди них как невиданный цветок - молодая, гибкая, сильная как сталь, белокожая блондинка с прозрачными, светлыми глазами, принципиально носила женственные топики, мини-юбки с чулками и туфли на высоченном каблуке. Старые кошки рядились в просторные шорты, в бесформенные «тишотки», в неизменные кроссовки и глазели на нее с тщательно скрываемым, но легко уловимым чувством зависти к ее молодости и красоте и презрения к ее положению содержанки, да еще и иностранки. Джорджиевы друзья испытывали те же чувства, но вдобавок завидовали еще и ему. Иллюзий, конечно, никто не испытывал. Вера прекрасно понимала, как к ней относятся - несмотря на милые улыбки и сердечно-заученные восклицания дам - о, сэнк’ю соу мач фор йо ланч! За спиной говорилось: Как! Вы еще не видели, какую русскую купил себе наш старина Джорджи? О, на это стоит посмотреть! Как на диковинного зверя. Но, с другой стороны, все правильно. Я для них действительно экзотика, иронично думала Вера. Эти разговоры досужих богатых баб, приятельниц Джорджа, ее нисколько не трогали. Глубина ее безразличия к сплетням удивляла ее самое. Впрочем, старым кошкам она тоже была неинтересна. Лишь только они понимали, что у их спутников недостаточно денег заинтересовать ее, они успокаивались. А Джордж… Его она просто не любила. Вначале. А сейчас ее тихо, безнадежно от него тошнило. Все произошло слишком быстро. От бездельной жизни она расслабилась, внутренний ее ритм замедлился, и когда через несколько часов после телефонного звонка пришел Джордж, а сразу за ним в щель двери скользнуло письмо, она еще не успела все обдумать. А от кого письмо - она поняла сразу, лишь увидев на конверте картинку, изображающую Медного Всадника. В принципе, это ничего не говорило, теоретически оно могло быть от кого угодно из Питера… но что-то внутри сразу сказало ей, от кого оно. Письмо она открыла только глубоким вечером, когда Питер с Тони и Кристином накачивались пивом у огромного телеэкрана. Про нее все забыли, и она, наконец, смогла полностью отдаться письму. Конечно, она могла бы прочитать его и днем… Но днем всегда мог подойти Джордж и положить руки ей на плечи, а чувствовать его руки, читая Димино письмо - нет уж, увольте. Еще он мог бы спросить - от кого. Она могла бы сказать все, что угодно - и он бы, естественно, поверил, и проверять бы не стал - не потому, что русского не знал, а потому, что это было ниже его достоинства, но Верочке просто не хотелось, чтобы об этом письме кто-то знал, пусть даже и номинально. Потом, ей было немножко страшно - и приятно одновременно потомить себя. Кто знает - что в этом письме? Итак, Верочка потянула с письмом до ночи, а когда почувствовала, что больше не может - вышла на террасу-балкон, притворив за собой москитную сетку на роликах. Она включила бра и села в удобное плетеное креслице, на таком же столике рядом с ней стояла початая бутыль с дорогим красным сухим вином и несколько чистых бокалов. Впереди, в океане, быстро догорали последние алые отблески солнца, несколько фиолетовых облаков темнели на фоне еще светлого края неба, а внизу, оживленная ночным прохладным бризом, просыпалась улица. С легким шелестом, уверенно катились мимо сияющие открытые авто, ярко горели фонари, зазывно мерцали, перебивая их светом, витрины, в бесчисленных кафе и ресторанчиках уже рассаживались под музыку богатые, приветливые, довольные люди, в море выходили яхты и катера, а неторопливый стук каблуков прогуливающихся по тротуару после делового дня людей, их голоса и смех, шорох жестких пальмовых листьев, шум прибоя - все это было чудесной музыкой, которой Верочка не уставала наслаждаться. Но сейчас ей было не до этого. Она внимательно осмотрела конверт. Да, конечно. Это его рука. Вместо обратного адреса начиркана большая «зет» и буква «Д» внизу. И она решительным движением аккуратно оторвала от конверта полоску. _«Здравствуй, дорогая моя, бесконечно далекая и любимая Веронька! Ты, конечно, удивлена, как я тебя нашел? На удивление легко, представь себе! Адрес твой дала мне твоя мама. Не сразу, но дала. Вера, извини меня за мое долгое молчание. Я должен был написать тебе раньше, или нет, не то… я должен был не отпускать тебя. Ты тоже сделала неправильно, позволив мне тебя отпустить. Я понимаю, через три года это звучит довольно глупо, но лучше поздно, чем никогда. Я виноват перед тобой, Вера. Но только сейчас я начал понимать, как ты мне была дорога. Знаешь, есть вещи, которые мы начинаем понимать только после того, как утратим их. Наверное, я не имею права вот так вламываться в твою жизнь со своими дурацкими признаниями и пониманиями. У тебя ведь все так хорошо наладилось. Я прав? Я надеюсь, что прав. Вера, я от всей души желаю тебе счастья. Пусть тебе повезет с семьей больше, чем мне. Да, я расстался с Галей. С ней мне никогда не было так хорошо, как с тобой. С работой у меня все хорошо. Сейчас мне предлагают поработать заграницей, в Штатах. Так что, может, скоро переберусь туда. Вера, мне правда, жаль, что так все у нас тогда по-дурацки получилось…Ты вправе мне не отвечать, и я не обижусь - имеешь право, но я многое понял, передумал и не хочу, чтобы ты держала на меня зло. Прости, если можешь, конечно. Если ты думаешь съездить домой и я еще не уеду, то я бы хотел все это повторить тебе лично. Не хочу носить на своей душе груз твоего непрощения. Если же ты не желаешь меня знать - тогда извини, что я осмелился тебя потревожить из прошлого. Из нашего прошлого. В таком случае можешь это письмо уничтожить и ответом из вежливости или из жалости себя не затрудняй. Не надо. Я приму от тебя все угодно, только не жалость. Потому что когда любимая женщина может предложить ТОЛЬКО жалость - это такой предел, который мужчине очень тяжело вынести. Прости еще раз, если чего не так написал. И знай, что я по-прежнему тебя люблю и от всего сердца желаю тебе счастья. Ты очень красивая, но я люблю тебя не сколько за это, как за то - что ты меня так понимала. Ты - больше я, чем я сам, ты родная мне была и будешь всегда._ Адрес прежний. Твой Димыч.» Верочка перечитала письмо трижды. Вместо ожидаемой радости было как-то волнительно, тревожно, но не было в этом волнении ничего приятного. Что-то было неправильно в этом письме, но что - Вера никак не могла понять. Руки у нее мелко-мелко дрожали, и она налив себе красного вина из стоящей перед ней бутылки, залпом выпила, не почувствовав его вкуса. Хани, кам хиа! - заревел Джордж. - Лук эт зиз! Лук! Мужчины захохотали. Верочка сложила письмо в конверт, не забыв выкинуть в окно оторванную полоску, письмо спрятала в карманчик и вышла с балкона. Тони, которого уже изрядно развезло, прятался в углу огромной гостиной, за креслом. Он держал в руках большего игрушечного медведя, высовывал его из-за кресла и громко, грозно ревел, изображая гризли. Самого его из-за кресла не было видно. Джордж и Кристин подпрыгивали на сбитом ковре, Джордж «стрелял» в «медведя» из клюшки для гольфа, а Кристин размахивал бутылкой из-под пива. Все твое гоготали, кривлялись и несли какую-то веселую похабщину на английском. «Вот придурки-то, - поразилась Верочка, хотя подобные сцены были ей уже не впервой.- Как дети малые, а ведь старые пердуны все трое!» Вслух же они сказала, улыбаясь: Мальчики, мальчики! Я, конечно, понимаю, что это крайне весело, но мне бы не хотелось объясняться с полицией по поводу этого шума, и вообще я устала. Так что спасибо вам за визит, я была просто счастлива вас видеть! Магическая формула вежливости оказала свое животворное действие. Как ни странно, буяны пришли в себя. Через несколько минут они убрались восвояси - все трое. Джордж изъявил желание проводить приятелей и, как сильно подозревала Верочка, подгрузиться в ближайшем баре. Как только они ушли, она выключила свет и забралась в постель. Конечно, грешно радоваться тому, что твой бойфренд идет пить, но мне так хочется побыть одной! Как же он мне надоел! - в сердцах подумала Верочка… и запнулась. А потом повторила вслух: Как. Он. Мне. Надоел. И откинулась на подушки. Думая о Диме, она незаметно отключилась в приятных грезах. Ее тело вспомнило звериный уют, когда она, мерзлячка, согревалась о его всегда горячее тело. Она вспомнила чувство покоя и спокойной любви рядом с ним, его верную дружбу, которую он дарил ей. Ты моя родная… Ее Дима, молодой и красивый, сверкая белозубой улыбкой, молчаливый и сильный, ласкал ее так, как только он один умел делать. Верочка словно наяву чувствовала его гладкую, упругую кожу, горячее мощное тело, и его сбивчивый, страстный шепот, его признания в любви, его невероятные ласки - он всегда доставлял ей удовольствие первой, …я люблю тебя…а затем и его проникновение, его содрогания в самый сладкий миг… И внизу живота что-то заныло так сладко и мучительно, так… Проснулась она оттого, что кто-то грузный, сопя и кряхтя, с треском плюхнулся на постель, так же шумно, пыхтя и почесываясь, начал раздеваться. Опять напился, - недовольно пробурчала она. - Можно ли потише? Кажется, будить меня не обязательно, - и повернулась на другой бок. Нет, дорогая, - пьяно-шутливо пробормотал Джордж, обдав ее запахом перегара и дорогого одеколона, и прижавшись к ней полностью обнаженный, - Как раз обязательно! Ты, дорогая моя, такая красивая, такая… такая…- Он засопел, пытаясь подобрать слова, но в затуманенном алкоголем мозгу слова не вязались и он решил, что комплиментов на сегодняшний вечер достаточно. И он крепко прижал Верочку к себе. Верочкина щека коснулась его морщинистой, чистой кожи. И тут… тут ее словно подбросило, как будто молния разорвалась. Словно при ослепительной вспышке, Верочка увидела - хотя стояла глубокая темнота - его длинное тело, его морщины, длинный нос и очки, увидела его искусственные передние зубы идеальной формы и белизны, плод стараний усердного и дорогого дантиста, увидела заросшую полуседой шерстью широкую, но какую-то худую и вялую грудь, его тощие волосастые ноги и кривыми пальцами, сивую поросль в паху, огромные отвислые красные яйца и вяло стоящий член с фиолетовой головкой, на миг издевательски проступил облик Димы - среднего роста, но сильный и красивый, мощный и гладкий, легкий и неутомимый, с ароматным, чистым дыханием и молодой, такой же невероятно молодой, как она сама! И она вскочила на скользкой атласной простыне: Ты… Ты.. старый идиот! Не трогай меня! Не смей, слышишь! Не смей до меня дотрагиваться! Слышишь? А не то.. не то я вызову полицию! - и задыхаясь, она бросилась из спальни, как была, закутана в другую простыню, служившую ей покрывалом. Бросилась в гостиную - там был диван. И крикнула - уже напоследок: Я буду спать одна! Не ходи за мной! Джордж, несколько уязвленный такой вспышкой и несколько протрезвевший, остался лежать в одиночестве, озадаченный. Упоминание о полиции его крайне огорчило и испугало - как любого законопослушного западного гражданина. Он подумал было - пойти, может, выяснить, в чем дело, утешить Верочку? Но алкогольные пары взяли верх над добрыми намерениями - и он уснул, не успев додумать какую-то мысль про этих непонятных женщин. Утром Верочка проснулась в гостиной. Джорджа уже не было. Он, будучи научным работником почти крупного масштаба, обладал известной свободой в плане посещения офиса, но пользовался ею редко. Вера прошлась, как была голая, по квартире, выпила стакан ледяного апельсинового сока. Затем подошла к окну и подумала о Джордже, о его седой, сивой шерсти, о его морщинах, о его глупых и дурацких фантазиях, которыми он заставлял ее заниматься - вроде этой, последней, с резиновой спринцовкой, подумала о его отвислых яйцах… Затем подошла к телефону. Хэлло, мэм, - сказала она женщине на другом конце провода. - Я хочу купить билет на ближайший самолет в Россию. \\\* Белые ночи буйствовали, сводили с ума ароматом черемухи и сирени, высоким голубым небом и теплыми, светлыми вечерами. Люди, намерзшиеся за долгую темную зиму, спешили на улицу - почувствовать начинающееся движение просыпающейся Земли, подышать свежим, чистым воздухом, насладится первым, еще робким теплом. Какая разница с тропиками! - подумала Верочка. Эта тихая северная весна трогала ее почти до слез. Несмотря на то, что она смотрела на нежную зелень старых берез с высоты девятого, последнего этажа, из окна семиметровой кухни, а не роскошного пентхауза с паркетами-коврами, это ее почти не волновало. Главное, что рядом не было ненавистного уже Джорджа. В соседней комнате дремал Дима. Любимый Дима… Верочка хорошо помнила их встречу - первую после трехлетнего перерыва. Он сильно … повзрослел, а то и постарел. Лицо утратило свою безмятежность, у рта залегли две складки, лицо похудело, а кожа утратила свою чистоту и сияние - она как-то посерела, и вообще он смотрелся больше не юношей, перед которым открыт мир, а скорее постаревшим циничным подростком. Но это не смутило Верочку, а наоборот, растрогало. И, конечно, после недолгой недели встреч он переехал к ней. Квартиру свою Верочка забрала назад у матери. Она, конечно, была недовольна - еще бы, лишиться ежемесячной арендной платы от постояльцев, но ничего не поделать - квартира принадлежала Верочке, после двух лет сложных схем разменов с доплатой и участием двух комнат, принадлежащих отцу. Комнаты ему вернулись, в итоге пусть не те самые, но в том же количестве, и эту квартиру, в итоге как бы взявшуюся ниоткуда, Верочка считала истинным благословлением судьбы. То количество нервов, потраченное на квартиру, которым можно было бы четырнадцать раз обернуть Землю по экватору, уже и не вспоминалось. Долгожданное одиночество было для них двоих сущим подарком. Тогда, раньше, они довольствовались случайными обрезками времени, по разным углам. Верунчик, ты такая красивая! - сказал ей как-то Дима. - Как ты смотришь на то, чтобы нам запечатлеть наши забавы на пленку? Она была не против. Прошедшие годы пошли ему на пользу - он стал опытней и уверенней. Фотографии их очень позабавили, но скоро наскучили и были засунуты на книжную полку. Своей квартиры у него по-прежнему не было. По-прежнему - потому что после встречи с Галей, уже после года Верочкиного житья на райском острове, они квартиру купили-таки, но Галина забрала ее себе целиком при разводе, продала и с деньгами уехала в Германию к родственникам. Насовсем. Верочка в глубине души, конечно не одобряла такого рыцарства, но молчала. Что сделано - то сделано. Какой смысл об этом говорить, когда ничего не поправить. Еще чего доброго, посчитает ее жадной. Жадной Верочка не была нисколько, но лишняя жилплощадь, которую можно было бы сдать, нисколько не помешала бы. Дима все бегал в каких-то делах, оформлял документы для поездки заграницу, но, похоже, перспективы не были такими уж радужными. Денег он не приносил, отговаривался непонятным. Как бы то ни было, Верочка после недолгих поисков нашла себе работу в полуподвальной парикмахерской неподалеку. После того, как она явилась туда с нездешним загаром, в дорогих тряпках и, не моргнув глазом, поведала о своей бурной парикмахерской карьере за границей (что было наглым враньем), была принята сразу и безоговорочно. Но попасться на лжи она не боялась. Свои парикмахерские таланты она нисколько не потеряла, руки сразу все вспомнили и работа заспорилась. Она даже не ожидала, что так соскучилась по работе. И - пошло-поехало. Худо ли, хорошо ли - так прошло три месяца. Верочка считала себя вполне довольной. Она была рядом с любимым человеком, и это было главным. Трех лет - как и не бывало. Она с трудом могла себе представить тот город, где прожила три года. Да, там было хорошо. Но ее туда не тянуло. Показывая подружкам фотографии, она с удивлением смотрела на себя - длинноногую, загорелую блондинку с нагловатым, уверенным взором в упор, с волной ухоженных, густых золотых волос, и не узнавала. Та, дорогая красотка, осталась в другой жизни. Вернувшись в Питер, она первым делом остригла волосы. Загар скоро сошел, и она сама себе казалась помолодевшей, словно вернувшейся в прошлое. Изредка вспоминался Джордж. Она вспоминала его не как живого человека. Скорее, как ходячего манекена с непристойными фантазиями, вызывавшего отвращение, слегка сумасшедшего немолодого западного мужчину. Как личность он не существовал в ее памяти. Так, набор мерзких привычек в некрасивом теле. Понасмотревшись и понавидавшись многого, Верочка составила себе вполне определенное мнение - большинство свободных иностранцев она полагала сумасшедшими или извращенцами. Те нормальные, что естественно, существовали, были прочно повязаны в своих добропорядочных семьях и Верочка с ними не сталкивалась. Свободные же особи, избежавшие брачных уз до пятидесяти лет, на поверку обязательно таили в себе какой-нибудь порок. Верочка полагала это вполне логичным. Нормальных же людей, притом богатых и с положением было не больше, чем тараканов в ванной Джорджиевых апартаментов. То есть теоретически они могли существовать, но Верочка ни одного не встречала. Так началась осень. Верочка продолжала работать «два через два». К сотрудницам она привыкла, к клиенткам тоже. Их было не так много, и у Веры оставалось время и попить неспешно чайку на работе, и поболтать всласть. Были и свои развлечения - например, глупая маникюрша Наташа с хитрым лисьим личиком, покупавшая себе такие вещи, какие заставляли всех в парикмахерской хохотать до коликов. Однажды ей всучили дорогую шубу, размера эдак пятьдесят четвертого, вместо положенного Наташке сорок второго. Шуба эта стояла на полу колоколом, рукава свисали, как у Пьеро, до колен, из воротника с трудом торчал только остренький лисий носик. Они мне сказали, что ее можно подшить, - объяснила свою покупку она. Когда все нахохотались, добросердечная массажистка вызвалась съездить с ней и забрать деньги обратно… Потом Наташа купила себе ботинки, потом пальто - в том же духе… Все смеялись, время шло быстрее… Так проходили дни. Однажды Верочкина сменщица Надя прибежала на работу. Веркин, выручай, - с трудом вымолвила она, запыхавшись от бега. - Мне завтра надо быть свободной позарез. Поработай за меня завтра, а я сегодня за тебя. День ведь только начался, а, киска? У тебя записан кто-нибудь? У Веры была записана одна постоянная клиентка, нашедшая деньги на пластическую операцию, но не считавшая нужным раскошелиться на двадцать рублей чаевых, как все порядочные клиенты. И Вера легко согласилась поменяться сменами (сегодня она поможет, завтра ей) не без тайного злорадства в отношении свежеподтянутой мадам. Пусть подстрижется у другой. Может, тогда оценит. Придя домой, она с удовольствием подумала, что только десять утра, а она уже на ногах и весь день впереди. Обычно в выходные Верочка спала до часу, а то и до двух, и, что ни говори, день наполовину уже кончался. А тут - можно сделать массу дел - сходить записаться к зубному, заплатить за квартиру и телефон, сходить серьезно в магазин... Но Верочка решила еще немного насладиться ранним утром и выпить кофейку - неторопясь, на чистой кухоньке. В квартире вообще было чисто. Вымыв чашку, Верочка прошлась по комнате и тут ее внимание привлек выдвинутый край Димкиного чемодана, торчащий из-под дивана. Когда она уходила на работу, ничего не торчало. Видимо, за те сорок минут, что она ходила в парикмахерскую туда и обратно, он забегал домой. И тут у Веры мелькнула мысль: а интересно, что же там? Она тут же отбросила ее как недостойную, но какой-то циничный голосок пропел ей в ухо: «Он живет на твои деньги! Ты его содержишь, а в чемодан заглянуть боишься. Ты что, настолько не уверена в себе?» «Вот еще!» - возмутилась она. Взялась за чемодан, чтобы решительным движением задвинуть его за кровать… и одним движением протащила его на середину комнаты. Вещей в чемодане было много, но внимание Веры привлек небольшой сверток, довольно тугой. Судя по размеру и плотности, там были бумаги. «Это, наверно, для командировки», - догадалась Верочка. Любопытствуя, она достала сверток, и, вытащив из полиэтиленового пакета папку, раскрыла ее. Первое, что бросилось ей в глаза - толстая пачка писем и обратным адресом где-то в Дюссельдорфе. «Странно», - подумала Вера, и, подумав немного, достала первое (судя по дате на конверте) письмо. Писем оказалось пятнадцать или шестнадцать. Последнее он получил около двух недель тому назад. Спокойно, с сухими глазами, удивляясь своему спокойствию, Верочка просмотрела остальные бумаги. Она могла бы и не делать этого - все было ясно уже из писем. «Твой Галчонок», как она подписывалась в письмах, сообщала, что очень ждет своего любимого, что все документы готовы и отосланы в Россию, сетовала на неповоротливость немецкой бюрократической машины, на какой-то полугодовой срок, раньше которого Диму не могли пустить, торопила его отъезд, говорила, что у нее все готово к его приезду… Остальные документы были проштемпелеваны каким-то немецким иммиграционным министерством. Больше она ничего не смогла понять в тяжеловесных, километровых немецких словах. Были также бумаги из германского консульства, те были написаны по-русски. Они были прочитаны Верочкой с подобающим вниманием. Какой же ты, мой сладенький, - медленно, вслух произнесла Верочка. - Какой же ты у меня…хитрый! Значит, любишь меня, живешь на мои деньги, в моей квартире, а самому только и надо, чтобы перекантоваться полгода. Галчонок, значит, тебя ждёт! Я бросила все и примчалась к тебе после одного-единственного дурацкого письма… и на тебе! Нет, дорогой! Не бывать по-твоему! Она на миг призадумалась. Злая, озорная улыбка на миг озарила ее лицо, затем она сорвалась с места и полезла на полку, где валялись забытые фотографии, запечатлевшие их любовные игры. Она кинула на них один-единственный взгляд, который был исполнен холодной гадливости. Что ж, пришла пора этим фотографиям сыграть свою роль. Она старательно списала адрес Галчонка и обоих бюргерских контор: консульства и иммиграционной службы. Вернувшись с почты, она аккуратно собрала Димины вещи в тот самый чемодан, стараясь ничего не пропустить. Грязные носки летели туда вперемешку с зубной щеткой и расческами, а рубашки - с ботинками и трусами… Оказалось, что он изрядно прибарахлен. К чемодану прибавилась ее собственная сумка из Каледонии, слегка порванная, и большой полиэтиленовый мешок. И тут раздался звонок. Как не крепилась она, этот звук заставил ее подпрыгнуть. Привет, милая! - с порога начал он. И тут же осекся, увидев ее лицо. И тут же заметил чемодан. Не понял… А что ж тут непонятного, - сладким голоском ответила Вера. - Собрала вот тебя. Галчонок ждет, не дождется! Так что не мучь ее понапрасну. Подхватывай свое барахло и проваливай. Чаю, извини, не предлагаю. У меня не Германия - рылом не вышла поить такого бесценного гостя. Так что не обессудь… И иди отсюда. Побыстрее! Вещи тут все твои я покидала. И с удовольствием увидела, как на его лице сменяется последовательно растерянность, стыд, страх, удивление, и, наконец, поверх всего проступило негодование… и снова растерянность. Подожди! - взмолился он. - Я тебе все объясню! Валяй, - милостиво разрешила она и с интересом стала ожидать объяснений. А он, ожидавший криков и слез, опешил. Я…- выдавил он. - Я… Ты все не так поняла!!! Неужели? - холодно процедила она. Да! Это только так…Просто чтобы мне уехать, устроиться на работу. Мы и не живем вместе! Почему ты мне не веришь? Иди, - велела она. Он принял негодующий вид. Ты никогда меня не понимала! - воскликнул. - И сейчас… Как ты могла шпионить в моих вещах? В этом вся твоя натура! Ты никогда мне не верила! Никогда! Она слушала с холодной улыбкой, не предвещавшей ничего доброго. И внезапным движением она вдруг подхватила его вещи, проскользнула мимо него змеей и выставила все из квартиры. Ваша позиция мне ясна, - спокойно ответила она. - Свободен. Привет Галчонку! Тут же, не давая ему опомниться, она вытолкала и его, захлопнула дверь. Ключи, - протянула руку. Он подумал одно мгновение и психанул: Да на, подавись своими ключами! Думаешь, мне нужна твоя жалкая конурка? Взять-то нечего, а туда же… Вот я и отправляю тебя туда, где будет дом-полная чаша! - и с этими словами Верочка легко поскакала вниз по лестнице. Он остался с двумя сумками и чемоданами. Все, что она слышала, это сдавленные ругательства. Потом он звонил, много звонил. Пытался помириться. Потом звонил в дикой ярости, крыл ужасающим матом. Из бессвязной ругани и проклятий Верочка поняла, что получив отправленные ею фотографии, немцы из министерства иммиграции (или что там у них) в ужасе от увиденного закрыли ему полученный с таким трудом статус законного переселенца, а приведенное в такой же ужас консульство отказало даже в гостевой визе. Въезд в Германию, похоже, накрылся медным тазом навсегда. Вдобавок ко всему Галчонок, увидев те же фотографии, перестала писать и отвечать на звонки. Если Верочка правильно оценивала ситуацию, запросто поставив себя на место Галчонка (еще бы, трехлетний опыт!) то она, не теряя времени, примется охаживать какого-нибудь пузатого тевтона с домиком и какой-нибудь плотницкой мастерской… Потом он звонил еще и еще… Опять хотел мира, униженно вымаливал прощение, стоял под окнами, караулил ее на лестнице. Она пряталась… Так тянулось около года. Верочка не говорила с ним - у нее всегда стоял автоответчик. Если звонил он - она, слыша его голос, просто не брала трубку… Он затихал. Потом звонил опять. Эти звонки становились все реже и реже… Потом они прекратились… \\\* И конечно, она опять пошла в агентство. Верочка? - изумилась Ольга Марковна. - Но мы думали, что выдали вас замуж! Как же так?!! А вот так, - весело ответила Верочка. - Пробежался кот по чужим помойкам… и вернулся на старое! Наигранная веселость не обманула Ольгу Марковну. Качая головой, она произнесла: Ну хоть фотографии-то взяла? А как же! - и Верочка потянула ей конвертик. Внимательно изучив из, Ольга Марковна подняла глаза из под очков: Те же самые, если не изменяет память? Хотя… Вы ничуть не изменились, детка… Как и не было этих трех лет… Или сколько там уже прошло? Четыре года, Ольга Марковна, четыре года, - улыбнулась Верочка. Ольга Марковна все качала головой, словно осуждала Верочку за легкомысленный отказ от такого перспективного кандидата, как Джордж. Ну ладно, сказала она наконец, - сделаю вам скидку, как постоянной клиентке. Да, и еще…Сразу могу предложить… Есть у нас тут один кандидат… Сорок восемь лет, адвокат, разведен, проживает в Калифорнии. Правда, он какой-то странный… Ну да ладно, разберешься… 18-20 февраля 2003_** bj_** Мы ждем ваших рассказов по адресу lovestory@passion.ru