Настоящее

Сейчас, оглядываясь на прожитые годы, я могу честно сказать – жил, как будто писал начерно – не думал ни о чем, ни о ком, просто наслаждался своей беззаботностью и беспечностью. Так прошла почти целая жизнь… Ничего, казалось бы, в ней не было настоящего, все как-то промелькнуло быстро, скомкано, но следа от себя не оставило. Сейчас, оглядываясь на прожитые годы, я могу честно сказать – жил, как будто писал начерно – не думал ни о чем, ни о ком, просто наслаждался своей беззаботностью и беспечностью. Так прошла почти целая жизнь… Ничего, казалось бы, в ней не было настоящего, все как-то промелькнуло быстро, скомкано, но следа от себя не оставило. Школа, институт, работа – ничто не вызывало в памяти каких-либо приятных ассоциаций. Любимая женщина просто бессовестным образом предала – изменила со своим шефом. Картинка её гадкого падения до сих пор стояла у меня перед глазами. Мы собирались пожениться. Я не могу сказать, что обожал её до умопомрачения, но в целом она приятный в общении образованный человек, причем красива и умна, что лично меня привлекало последнее время чаще. Мне уже перевалило за тридцать, и самое время было подумать о семье – вот и кандидатура неплохая была всегда рядом, благо жили в соседях. Но, как говорится, видно не судьба... Удар, конечно, был для меня сильный, наверное, больше от неожиданности, чем от самого факта предательства, но осадок оставил в сердце существенный. Я стал, как маленький зверек везде ждать подвоха, озираться по сторонам в ожидании подножки. Вот в таком упадническом настроении я приехал на родину из Израиля. Мама, благо не последний человек в городе, сразу пристроила меня в своем институте. Я теперь читал лекции на третьем и четвертом курсах по материаловедению или, проще говоря, про бетон в строительной индустрии. Мне, можно сказать, повезло с родителями – отец всю свою жизнь просидел в профкоме, мама - профессор института, всеми уважаемая, издающая книги по специальности. В общем, вырос я в обеспеченной семье. Никогда ни в чем нужды не испытывал, я - единственный ребёнок, не задумывался о том, что где-то жизнь может быть совсем иной. В школе учился неплохо, но усидчивостью не отличался. Так как воспитанием моим вплотную практически никто не занимался, я рос, как придется – никакого контроля, лафа полная, уроки делать – как карта ляжет (что, в принципе иногда получалось), никаких тебе обязанностей, никаких ограничений. Ах, нет, было все-таки одно ограничение: по отцовским словам, я не должен был ни единым своим проступком компрометировать семью. Я старался (когда не забывал). По крайней мере, меня ни разу не забрали в милицию, ни разу я не избил кого-либо, не числился в двоишниках, то есть держался в запланированных рамках. А сколько у меня было романов и увлечений, сколько женщин прошло через мое ложе! Но, думая об этом, я ни секунды не колеблясь, вычеркнул бы их всех из своей жизни, как лишних. Я жалею о прожитых годах? Нет, наверное, нет. Но, как много времени потеряно напрасно, как долго я искал чего-то настоящего, не разглядел, прошел мимо в свое время и теперь, думая об этом, я ругаю себя, как последний дурак. А время не повернется вспять. Её я увидел, как только вошел в институт. По коридору шла, а вернее сказать, плыла девушка. Еще издали я обратил внимание на её шикарную фигуру. Она была довольно высокого роста для женщины. Такие правильные формы могли быть только у фотомоделей, стройные ноги казались еще длиннее из-за туфлей на высокой шпильке. Серебристо-серый костюм сидел на ней идеально. Копна медных волос спадала на плечи, обрамляя довольно красивое лицо. Девушка в руках несла папку с бумагами. Я стоял как завороженный. Очнулся уже, когда она прошла мимо. «Какая женщина, - подумал я, - не женщина, а сказка». Все-таки страсть покорять чьи-то сердца во мне сидела и не засыпала, так как я сразу стал обдумывать, как мне узнать о её личности побольше. Да, она привлекла меня своей ухоженностью, красотою, какой-то внешней идеальностью. Только неделю назад я приехал из Израиля, где поклялся, что посвящу себя исключительно науке, а тут вот как зацепило! Про барышню я теперь думал постоянно. В своей неотразимости я не сомневался ни секунды – хорош собою, молод, находчив, вот только с внутренним миром нелады, но это пока – время все лечит, только бы не впасть в депрессию. А теперь у меня появилась цель, и дух мой начинал возрождаться из пепла. Второй раз я увидел её уже в конце недели. Я шел по коридору, когда услышал звонкий заразительный смех, обернувшись, увидел её. Девчонки вились вокруг, и что-то наперебой рассказывали, а она весело хохотала. По обращению к ней студентов, я понял, что она из преподавательского состава. «Тем лучше, - подумал я, - будет больше возможностей увидеться на работе». Не буду рассказывать, как, но в итоге я узнал, что она работает на одной кафедре с моей матерью, с которой я в тот же вечер решил поговорить. И тут началось… В конце концов, я выяснил, что эта эффектная женщина, всколыхнувшая мое сердце, Таня Егорская – моя бывшая одноклассница. А я её совсем не узнал, совсем ни капельки не узнал! Это был удар, удар ниже пояса для меня. Танька, Егорка, Танюха… В школе я её никогда не замечал, никогда, а теперь?! «Что она такое сделала с собою? – поражался я весь вечер. На что мама сказала: «Просто превратилась в женщину». От мамы я узнал, что Таня окончила институт с красным дипломом, аспирантуру, защитилась, и теперь была кандидатом технических наук, доцентом. У неё есть муж – известный в городе журналист, дочка тринадцати лет, и вообще она упакована на все 100%. В её тридцать три года она выглядела божественно и, судя по всему, была счастлива. У Тани была семья. Наличие мужа - разве меня это останавливало когда-нибудь? Я уже был влюблен в неё с первого взгляда, в неё новую такую, какая она есть теперь. За два месяца моей работы в институте, я разговаривал с нею только два раза. Однажды мы пересеклись в буфете – она поздоровалась так, как будто каждый день в течение пятнадцати лет после школы видела меня, и я ей изрядно надоел. Мы довольно сухо поговорили об общих знакомых, которых было очень мало, и она ушла. Я вел себя как мальчишка, я выучил её расписание наизусть, я старался, как можно чаще, появляться у неё перед глазами, сталкиваться с ней в столовой, в коридорах? Преследовал тенью до подъезда. Я ходил за ней, чуть ли, не в туалет. А она … Удосужив меня взглядом, кивком, «приветом» просто исчезала. Да, теперь я понимаю – она избегала меня. Да и какой ей интерес был до меня, её бывшего одноклассника, да еще такого… -Таня Егорская, - представила наша классная руководительница новенькую, - теперь она будет учиться с вами, прошу любить и жаловать. Перед нами стояла четырнадцатилетняя худенькая девочка и улыбалась. Внешне она ничем примечательным не отличалась – ОБЫКНОВЕННАЯ она была тогда. Училась хорошо, схватывала все налету, то есть сразу вышла в заучки. Мой приятель Вован и я, были еще те ловеласы – мы подкалывали девчонок постоянно своими шуточками. Знаю, что я многим нравился, я не стеснялся зажимать девчонок в углах после школы, и, знал, что мне за это ничего не будет, так как барышни сами млели от этого. С новенькой, проучившись почти год вместе, я практически не общался. Я просто не замечал её. Она была мне совсем неинтересна, так как, по моему мнению, девочка придерживалась пуританских взглядов на жизнь, что в корне противоречило моей буйной мальчишеской натуре. Однажды, после уроков, когда я шел расстроенный, как говорится, в драбадан (наш класс проиграл параллельному в футбол) она позвала меня: -Андрей, подожди, я должна тебе кое-что сказать. Ну, что тебе, Егорская, - спросил я раздраженно. -Андрей, я давно думала, в общем, ты знаешь, я тебя люблю! -Что? -Я тебя люблю! Мы стояли под апрельским теплым солнышком посреди школьного двора у всех на виду. Я смотрел на неё и молчал. -Чего ты хочешь от меня? – довольно грубо произнес я. -Ничего, я просто хотела, чтобы ты знал. Ты сейчас так расстроен, что жалко смотреть, и я подумала, может моя любовь прибавит тебе оптимизма. Ведь всегда легче на сердце, если тебя кто-то любит, несмотря ни на что и принимает таким, какой ты есть. Так, что не расстраивайся, футбол – это не самое страшное в жизни. Она взяла меня за руку, подержала, потом отпустила, улыбнулась и ушла. А я стоял и смотрел ей вслед. Меня мучили противоречивые чувства – с одной стороны я мысленно смеялся над этой детской наивностью, с другой – все же приятно, когда тебе признаются в любви (может она и не такая недотрога, как ставит из себя), а с третьей – обида за проигрыш все-таки не прошла, а это было досаднее всего. Во мне нарастало раздражение – я почувствовал себя обманутым. На следующий день весь класс знал об этом признании. Я сказал Вовану, а он, как полагается, растрепал всем. Девчонки смеялись за её спиною, ребята нагло подкалывали. Она была бледна, серьезна. Больше я ничего не заметил. А в следующий четверг пацаны с нашей школы, потеряв всякий страх, и, наверное, уважение к ней, естественно по моей вине, поймали её после уроков, и стали приставать. В той компании был и я. Она пыталась отбиться руками, сумкой, но не кричала. Наверное, во мне еще оставались какие-то остатки совести – я махнул рукой, и все отстали от неё. В общем, домой она пришла в порванной на груди школьной форме. На уроки она больше не приходила, её семья переехала в другой район, и она, соответственно, доучивалась последний год в другой школе. Что я думал добиться этим идиотским поступком, до сих пор четко не понимаю. Наверное, в каждом человеке живет страсть ко всему запретному. «Она недотрога! Но она призналась в любви! Строит из себя, значит! Так, проучим её, чтобы не выделывалась!» – эти нелогичные выводы казались тогда нашей ораве вполне правильными и убедительными. Какие мы были лоботрясы! А, может быть, просто хотелось посмотреть, все ли в порядке там у этой недотроги? Не знаю. После этого Егорскую Татьяну я никогда не видел, думал о ней раза три-четыре, когда пробуждалось раскаяние, вспоминал её молящие глаза, озлобленное лицо и руки, худые, как палки руки, которыми она прикрывала грудь. Да, неприятно было все это вспоминать… Как она может разговаривать со мною после такого, хотя прошло столько времени. Чувство вины захлестнуло меня, вспомнились строки какого-то стихотворения: Когда мне пятнадцать было, Осенний дождик зябко моросил, Одна девчонка так меня любила, А я её ни капли не любил. Из глаз её огромной поволокой Струился затаённый огонек, Я знал, что поступаю с ней жестоко, Но полюбить её никак не мог. Смеялся я, жестокостью доволен В избытке юношеских сил, Теперь я сам печалью этой болен, Которой я девчонку изводил. Она меня теперь не замечает, Она смеётся больше в 1000 раз, И мне сейчас на свете не хватает Её огромных синих глаз. И вспомнил я, как мне пятнадцать было, Осенний дождик зябко моросил, Одна девчонка так меня любила, Зачем я ту девчонку не любил? Я посмотрел в окно – шел дождь, капли, словно, слезы лились по стеклу и исчезали, новые – сменяли их. Мне захотелось плакать от бессилия. Ну, и ситуация! Взрослый мужик, а так раскис. Сначала я подумал, что с моей стороны это просто поклонение прекрасному, мимолетное увлечение красивой женщиной, но наваждение не проходило, оно росло со стремительной силой. И каждый день, в который я мельком, пусть хотя бы из окна, не видел её, становился для меня прожитым зря. Я стал курить, много курить, это давало какое-то расслабление. Мысли постоянно были заняты ею, Татьяной Леонидовной, теперь. Посоветоваться я ни с кем не мог, мама видела, что со мною что-то происходит – я сам чувствовал, что стал другим, я больше не смеялся, я мало говорил, а постоянно думал и думал. Что оставалось? Разговор, откровенный разговор с нею. А захочет ли слушать меня она? Зачем ей все это? Ответ напрашивался сам собой – не за чем! Она вполне счастлива и самодостаточна. Но я понял одно – мне самому это признание необходимо, как воздух, как, наверное, нужно было и ей пятнадцать лет назад. Да, я боялся отставки! Будет дан отпор или, что ещё хуже равнодушие, как смогу я с этим жить? Внутренний голос канючил – «сможешь, как раньше жил, так и теперь – СМОЖЕШЬ! » И я решился. На кафедре, где работали мама и Татьяна, отмечали юбилей одного из сотрудников. В разгар всеобщего веселья появился я, и, как полагается, опрокинул рюмку-другую за здоровье именинника, ну а если честно, то для храбрости. Я сидел за столом и наблюдал за нею. В моей душе рождались какие-то новые чувства, которые до этого были не свойственны моему организму: я ощутил прилив нежности, захотелось подойти обнять её, приласкать. Я, черствый мужчина, был на грани сентиментальных слез. Я не мог медлить ни секунды и, набравшись смелости, пригласил Татьяну на танец, незаметно, как мне казалось, весом своего тела вытеснил её из зала в коридор. Она особо не сопротивлялась, только глаза полны были страха и удивления. Когда мы попали в коридор, она с такой силой оттолкнула меня, что я с трудом удержался на ногах. Теперь удивляться была моя очередь. Она развернулась и хотела уйти, я дрожащими руками схватил её за локоть: Тань, ну, Тань… Я думала теперь ты не осмелишься на это, но видно все дело во мне: я все ещё кажусь тебе …Я… - её голос задрожал. Чувствовалось, что ещё совсем немного, и она расплачется. Нет, нет, Танечка, девочка, нет. Ты все не так понимаешь, - голос срывался. От выпитого спиртного язык не хотел слушаться, но я должен был ей все сказать до конца, - Таня, послушай… Я увидел, что по её щеке бежит тоненькая струйка. «Что это, - подумал я, - неужели слеза». Я подошел к ней настолько близко, насколько мог, она не отстранялась. От неё пахло дорогими духами. Я обнял её крепко-крепко и ощутил, что у меня открылось второе дыхание, я ощутил вкус жизни, я поверил, что все наладится, я почувствовал что-то настоящее, родное, я был счастлив, как говорят, безмерно и боялся лишь одного, что это все закончится. И я рискнул: я медленно приблизил свои губы к её губам и легко нежно поцеловал её. Она ответила, но, как будто очнувшись, быстро отвернула голову. Я тебя очень люблю, Таня, очень, очень. Прости меня за все. Давно хотел тебе сказать. Я пропустил тебя, проглядел, я просто был слеп, Таня, ничего не говори, я знаю, что мы созданы друг для друга, мы должны быть вместе, - шептал я ей на ухо. Мой муж тоже так считает, - улыбнулась она. Таня, Таня, Таня. Нет никакого мужа, есть ты и я. Прости меня, если сможешь. Сейчас я хочу быть с тобою. Ты для меня единственная. Она попыталась отстраниться. Я, почувствовав это, ещё крепче сжал обручем руки вокруг её тонкой талии и прильнул к напряженному телу, которое должно было хотеть меня. По крайней мере, я в любой момент готов был с жадностью наброситься на неё. Нет, не убегай, нет. Андрей, у меня семья, дочь, муж, обязательства. Таня, я не смогу без тебя, я, сейчас только, понял, что значит любить, и я не хочу потерять тебя до конца не найдя. Я чувствую, что именно ты моя половинка. Ты знаешь, много лет назад, за эти слова я отдала бы все, а теперь я не знаю, что сказать, - в её голосе промелькнул холод. Но я выдал: Я вижу, что ты тоже неравнодушна ко мне, не иди против своего сердца, откройся мне. Она помолчала, на её лице появилась горькая усмешка и, губы промолвили мой приговор: Я Вас люблю, к чему лукавить, Но я другому отдана, И буду век ему верна. Повисло молчание. Другими словами – я верная жена своему мужу. Но открою правду, те чувства, которые в детстве я испытала к тебе, были самыми яркими и, как получается, нерушимыми. Я не стесняюсь говорить об этом, как не стеснялась и тогда, но боль в сердце осталась, как не крути. Я обнял её еще крепче, как будто боялся, что она выскользнет и исчезнет. По моему лицу текли слезы – это были слезы счастья, она любила меня, я это знал теперь наверняка. То, что на данный момент я получил отставку, меня совсем не волновало, сейчас я возродился к жизни и был готов к новым испытаниям. Я знал, что её боль и обиду смогу излечить только я и был готов к этому. И скажу, честно, я уже тогда был уверен, что мы будем вместе. С этого момента и началась моя настоящая жизнь.