Глухое счастье

Он открыл глаза не сразу, а немного помедлив, как бы украдкой. Он любил это состояние утреннего пробуждения. Маленькая форточка обнажала прямоугольный кусок чистого и глубокого рассветного неба, свежий ветер мощными толчками пробивался сквозь нее, упруго отводя край тяжелой занавески. Он пошевелился и легко приподнялся на локте. Тишина и умиротворение давали то сладостное ощущение мира и покоя в душе. Он открыл глаза не сразу, а немного помедлив, как бы украдкой. Он любил это состояние утреннего пробуждения. Маленькая форточка обнажала прямоугольный кусок чистого и глубокого рассветного неба, свежий ветер мощными толчками пробивался сквозь нее, упруго отводя край тяжелой занавески. Он пошевелился и легко приподнялся на локте. Тишина и умиротворение давали то сладостное ощущение мира и покоя в душе. Он никуда не торопился. Спешка давно ушла из его жизни. Он поднялся с постели, осторожно, чтобы не раскачать хлипкий топчан, стоящий на кирпичах и досках. Крепко потянувшись, он подошел к ведру с водой, зачерпнул большой алюминиевой кружкой, прислушиваясь к парящей невесомости секундного погружения и наступившей после нее тяжести наполненности, энергично выдохнул и стал умываться. Прохладная вода внесла свою неповторимую свежесть утренней жизни. Тонкий запах мыла, саднящее махровое полотенце. Он внимательно всмотрелся в маленькое дамское зеркальце, приклеенное к стене. Улыбнулся. Теперь он делал это всегда – улыбался себе. Он давно нравился самому себе. Он понравился самому себе, пожалуй, с первых же минут, когда нашел этот брошенный строителями домик-“караван”. С тех пор он стал присматриваться и привыкать к счастью, как к диковинному зверю, пушистому и теплому, мурлычащему при поглаживании за мягкими ушами. До этого они встречались лишь урывками, какими-то отрывочными вспышками впопыхах пойманных мгновений. Зверь прыгал на него, прижимался и тут же отскакивал, как при ожоге, стремглав улепетывая прочь. Оставалась досада и томительное ожидание. Теперь они подружились, и он неожиданного открыл для себя, что счастье было все время рядом, но не могло подойти – боялось его резких истерических движений и жадности к материальной жизни. Он присел на почти новенький стул напротив топчана и стал надевать ботинки, тщательно и аккуратно завязывая шнурки, словно это были лигатурные хирургические нити на теле пациента, затем накинул куртку, обвел взглядом свое жилище и вышел из “каравана”. Прохлада еще не нагретого пространства обрадовалась раннему гостю, окутывая его со всех сторон и отдаваясь всей своей терпкой свежестью. Размеренным шагом он побрел вдоль шоссе в сторону промзоны мимо засеянных полей. Завтракающие поднятой им мошкарой жаворонки стремглав проносились в прозрачном воздушном эфире, едва не касаясь его головы и плеч. За невысокими гнутыми воротами столярной мастерской он увидел своего приятеля – пожилого йеменца Шимона. Тот радостно улыбнулся, обнажая на смуглом лице белоснежные зубы, мельком взглянул на часы и протянул маленький стакан дымящегося черного кофе, начатую пачку печенья. Жестом пригласил сесть на сваленные доски. Он присел и стал пить горячий кофейный аромат маленькими глотками, растягивая удовольствие и осторожно откусывая печенье. Допив кофе, он помыл стакан, помахал руками в воздухе, осушая их и принялся перетаскивать доски. К полудню, закончив работу, он заглянул в хозяйский холодильник, вытащил оттуда приготовленнный для него бутерброд, пакет мандарин и вышел за ворота мастерской… \* \*\* Раздался негромкий хлопок и автомобиль резко увело к обочине. Что, что это за шум, Дана? Притормози! А! Кажется колесо прокололось, вот дерьмо! Вечно когда ты за рулем, что-нибудь случается! Мы опаздываем на вечеринку, ну! Я что, специально его пробила!? Ицик, чего ты всегда придираешься, маньяк! Надо вызвать автосервис! Ой, я забыла свой сотовый дома, а где твой? Ха, я тоже свой не взял, думал, что у тебя есть! Вечно с тобой приключения, дура! Чего ты орешь, смотри – вон домик, давай спросим, может у них и телефон есть?.. Они вышли из новенькой, но беспомощно хромой на заднее правое колесо “Тойоты” и направились к “каравану”. Дверь была не запертой. Дана потянула ее за ручку, оглашая помещение ужасным скрипом. Эй, есть тут кто-гибудь? Эй, г-алло! Гм, тишина, похоже, никого… А вот кто-то идет к нам, смотри, Ицик! Они увидели приближающегося к ним человека в потертой куртке и зажатым пакетом подмышкой. Господин, простите, эй, господин, нам нужно позвонить! У вас есть телефон? Он приблизился к ним, как бы прислушиваясь и улыбнулся. Затем указал ладонью на ухо. Ицик, он что – глухой?.. Те-ле-фон!! Есть телефон?! Она живо изобразила пантомиму набора номера. Он еще раз улыбнулся, отрицательно покачал головой и скрылся за дверью. Дана! Ну? Да глухой он и телефона у него нет! Нищий какой-то… Точно - глухой, только такой может жить на краю шоссе – грохот сутки напролет. Пошли на дорогу, будем останавливать кого-нибудь... Они ушли, и он вздохнул с облегчением, увидев через окно удаляющуюся от него пару. Счастье, поджавшее хвост при виде горластых чужаков, вновь вынырнуло из-под топчана и стало ласково жаться к коленям. Он провел у него за ухом, ощущая нежное и теплое мурлыканье, прилег. Проваливаясь в сон, он краем всколыхнул память, выдавшее ему топот резвящихся далеко за полночь соседских детей этажом выше, хлопающие со всего размаха двери лестничных клеток, лай шавки из квартиры напротив, пронзительные гудки таксистов по ночам, вызывающих на улицу клиентов, яростную клокочущую лютой злобой ругань торговцев, крики перегретого амбициями начальника и удивленное, скорее крайне изумленное лицо платного отоларинголога, повторяющего фразу: “Вы хотите оглохнуть?! Но зачем?! Зачем?!” Он тогда впервые за всю свою предыдущую жизнь непринужденно улыбнулся и просто ответил: “Чтобы услышать счастье.”