Гарем по-русски

Малознакомые люди бывают порой очень откровенны друг с другом в больничной палате. Потом вспоминаешь “товарища по несчастью”, пытаешься найти — поздно. Вот и телефон Нины. Долгое гудки в любое время дня. А год назад мы отмечали ее сорокалетие. Вдвоем: в наших переполненных больницах бывает и так, что неожиданно образуется двухместная палата — хоть и с окном на лестницу. Малознакомые люди бывают порой очень откровенны друг с другом в больничной палате. Потом вспоминаешь “товарища по несчастью”, пытаешься найти — поздно. Вот и телефон Нины. Долгое гудки в любое время дня. А год назад мы отмечали ее сорокалетие. Вдвоем: в наших переполненных больницах бывает и так, что неожиданно образуется двухместная палата — хоть и с окном на лестницу. Меня навещали часто. К ней не приходил никто. Зато все медсестры и нянечки вечно сидели около ее постели, шептали, всхлипывали Реже смеялось. “Работаю психотерапевтом-исповедником, — усмехалась после Нина. — Давайте покурим, коллега, раз такое дело. Пока можно”. Ей и это было можно: курить в палате. А о том, что Нине исполняется сорок лет я узнала случайно. Очередная “пациентка” жаловалась: “Даже на день рождения не пришел, любовничек”. “Плюньте, Зоя, — сказала Нина.— Я вот завтра сороковник здесь отмечу. Не в дате дело, праздники надо устраивать, когда хочется”. Разумеется, мы отметили, как могли. А поздно вечером Нина разговорилась. По-моему ей просто надоело быть “всеобщей скорой помощью”. Или хотелось выговориться? Не знаю. Жизнь Нины была самой обыкновенной: замужество, рождение дочери, работа. Самое смешное, как она сказала, было то, что “обыкновенность” ее в отличие от многих женщин нисколько не тяготила. (“Самое смешное” вообще было ее любимым выражением. Этим она определяла и ситуацию: “самое смешное что анализы показывали рак, а вскрытие показало, что его еще нет”.) Жила, жила и встретила ЕГО. В редакции, где ОН появился по каким-то своим личным делам. “Самое смешное, Светлана, он мне не понравился. Наверное, это меня и погубило: он привык к мгновенным победам. А тут — обыкновенная женщина — и никакого внимания”. Он получил имя только в середине рассказа. И опять-таки в какой-то особой, Нининой манере: “Да что я все время “он” да “он” — тоже мне господь бог! Назовем его, м-м-м, скажем... Полуэкт. Полуэкт Полуэктович. П. П.”. П. П. разыскал Нину через два дня. Пригласил в ресторан. И она пошла. Ее никто никогда не приглашал в ресторан. Никто не целовал руки. Никто не называл “мадам”. А тут все было как в романе. “Как в пошлом романе, — невесело усмехнулась Нина. — Муж — в доме отдыха, дочь — в спортлагере. Осталась глупая баба одна...” Тем не менее “пошлый роман” стал Откровением. Оказалось, что близость мужчины и женщины — это не только “супружеская десятиминутка”, которая, кстати сказать, Нину 15 лет вполне устраивала. “Это” продолжалось всю ночь — с перерывами на сигарету и беседу “ни о чем” - в основном, о Нине. “Самое смешное,— сказала тогда Нина, закуривая очередную сигарету,— на этот “джентльменский набор”, как на мормышку, ловятся сотни и тысячи семейных дур, вроде меня”. П.П. уехал в срочную и длительную командировку через две недели — как раз накануне возвращения семейства Нины. Так уж совпало У него была секретная, сложная и очень опасная работа, при которой он просто не принадлежал даже самому себе. Один раз проговорился, что имеет звание полковника, да не просто чего-то там, а контрразведки. Контактирует со множеством агентов, поэтому ему могут позвонить в любое время суток. Но больше всего П. П. говорил о своей неудавшейся личной жизни. С первой женой не получилось — остался сын, квартира, дача. От второй жены ушел — оставил ей квартиру и машину, теперь вынужден жить в коммуналке. Третья жена его сначала выгнала, теперь звонит, просит простить, но он из непрощающих. Жаль, фамильная мебель там осталась Дело не в карельской березе. а в памяти об отце. С сыновьями, правда, и от первой, и от третьей жены прекрасные отношения, взаимная любовь, но мало времени на общение — проклятая работа все отнимает. Теперь у него в квартире живет молодая женщина - не любовница, хотя в это трудно поверить, а так — несчастное, запуганное создание, жертва политики и провинциальных интриг. Жалко девочку, он ищет ей место и комнату. А пока живут: благо коммуналка в доме на снос, комнаты пустуют. “Самое смешное,— подытожила Нина,— что всей этой чепухе я верила абсолютно и безоговорочно”. Как не поверить, когда верить хочется. П. П. — редкость для мужчины! — не скупился на слова. “Я люблю тебя”, — услышала Нина в первый же вечер. “Ты удивительна, неповторима, умна, прекрасна”,— слышала она потом. И не видевшая раньше ничего притягательного в домашних делах, с азартом и выдумкой стряпала, стирала, наводила блеск для Него. Чтобы услышать: “Ты потрясающая женщина: все умеешь лучше всех...” Пока продолжалась командировка П. П., Нина поняла, что прежняя жизнь кончилась. Что это - Любовь. А все прежнее было только ошибкой, которую необходимо исправить, чем скорее, тем лучше. И заявила мужу, что не может и не желает его обманывать... Развели их быстро — претензий друг к другу не было, и всех устроила бессмертная формула “не сошлись характерами”. Муж Нины как-то очень быстро женился снова и уехал в другой город. И Нина с дочерью Илоной осталась в двухкомнатной квартире. Тут и вернулся из командировки П. П. “Самое смешное, что все снова было как в плохом романе. Он позвонил и оказал, что cocкучился, жить без меня не может, мечтает увидеть, любит... И был вечер, а потом ночь, и мне казалось, что это во сне”. Оказалось, что П. П. расстался со своей “провинциалкой”, точнее, выгнал ее за склонность к выпивке и легкость поведения. Что он с первого дня мечтал соединить свою судьбу с Ниной, но не хотел как-то влиять на ее решение. Завтра же он начнет разводиться с третьей женой, завтра же подаст рапорт генералу о том, что хочет вступить в новый брак: “Ты же понимаешь, Нинико, у нас организация серьезная, все должно быть проверено, ошибок мне не простят”. — Самое смешное, что он в общем-то не хотел меня обманывать. Он просто привык говорить каждой своей женщине то, что она от него ждала. И практически никогда не ошибался: психолог он был отменный. Молоденькой статистке из театра обещал большую роль в ближайшей премьере своего друга-драматурга. Скучающей директорше ювелирного магазина — приглашение “запросто, на чашку чая” к модному актеру. Известной актрисе — дорогое кольцо. Влюбленной в него обыкновенной женщине — домашний уют. Возможно, П. П. даже верил в то, что выполнит все обещанное... Но он слишком много обещал. И слишком многим. Переезд оказался несложным — бритва и шлепанцы. “Нинико, пока я не уволился в запас, мне нужно где-то встречаться с агентами”. Совместная жизнь тоже не давала скучать. П. П. приезжал к Нине два или три раза в неделю, обычно поздно вечером, ужинал, читал газеты и засыпал как убитый. “Нинико, у меня столько работы, что я только здесь и могу отдохнуть часок-другой. Я понимаю, что ты устаешь, но мне нужна чистая рубашка. Да, возможно, мы поедем в гости, если ты, конечно, свободна. Я тебе позвоню по дороге прямо из машины, хорошо?” И звонил... через три дня. Три дня, когда Нина не могла ни работать, ни спать, ни читать. Боялась даже принимать душ: вдруг не услышит телефонный звонок. Потом наступала реакция — Нина кидалась искать какую-то левую работу, сутками сидела над нею: деньги были все время нужны. Иногда покупала невероятно легкомысленное белье, красила ногти ярчайшим лаком... “Самое смешное, что и в качестве образца для подражания мне, в общем-то, предлагалась путана. Я это поняла позднее... как и многое другое”. Если бы только путана! П. П. искрение считал, что женщины созданы исключительно для постельных утех. А если она не слишком хороша собой и не слишком умела — пусть “дорабатывает” другим: создает комфорт для осчастливившего ее человека. Он мог сказать и такое: “Да, я кобель. Мне нужно много баб. Но пока ты ведешь себя по-умному, я тебе не изменю. А скатишься до пошлостей, сама будешь виновата”. Нина старалась “не скатываться”. Тем более, что постепенно, казалось, все наладилось. П. П. познакомил ее со своими сыновьями. Нинина квартира оказалась идеальным местом для их встреч с отцом. Друзья П. П. появлялись и исчезали, зато все три бывшие жены регулярно звонили — и почти после каждого разговора П.П. бывал с Ниной удивительно нежен и ласков, а перед уходом, между прочим, спрашивал: “Нинико, ты не одолжишь мне сотняжку? Я вот-вот получу гонорар, купим тебе шубку. Ты посмотри, какая тебе больше нравится, выбери”. Наверное, его страшно забавляло Нинино негодование: “Мне ничего не нужно! Я тебя люблю!” Хотя, кто знает: потребуй она шубку или кольцо — вполне возможно, и получила бы. Но перешла бы для П. П. в другой разряд женщин: тех, которым платят. А это, как выяснилось впоследствии, “отрабатывалось” уже по-другому. “Оплаченную даму” П. П. вполне мог подарить или дать напрокат приятелю или просто нужному человеку. И это не означало разрыва: просто из “жены”, обеспечивающей быт, женщина становилась помещением капитала. Но хуже всего было то, что Нина прекрасно понимала: так быть не должно. Это ненормально — маниакально думать об одном и том же: где он? с кем он? что он? В том, что ревность — это душевная болезнь, Нина никогда не сомневалась, но, испытав ее худшие симптомы, стала презирать себя. Слезы, снотворное, успокоительное, сигареты... И впервые она ощутила ту боль внутри — физическую, — из-за которой впоследствии и оказалась в больнице. “Самое смешное, Светлана, что П. П. не был хорошим любовником. Он занимался сексом так, как профессионалы занимаются теннисом, например, или верховой ездой. Приемы отработаны, прекрасно известен результат каждого… После трех ночей я его знала наизусть, лучше, чем бывшего мужа, с которым прожила 15 лет. Но говорил он... “Эммануэль” по сравнению с его рассказами о том, что он со мной сделает, была сказкой о “Красной шапочке”. А потом — потом все сводилось к самым примитивным действиям. Удовольствие я получала, но не больше, чем до встречи с ним. Две ночи любви — вот и все, что было”. Когда же ночи свелись к той же “десятиминутке” раз в неделю, я подумала: “Ну, и что в моей жизни изменилось?” Глупой Нина никогда не была. Задумавшись один раз, она провела то, что называется “независимым расследованием”, или — по определению П. П. — “опустилась до шпионства”. П. П. был таким же “полковником контрразведки”, как и сама Нина. Те, кого он называл “агентами”, на самом деле были девицами вполне определенной профессии, и лишать себя их общества он не собирался. Не было ни машины с телефоном, ни длительных и опасных командировок, ни рапортов генералу, ни сценария фильма, ни почти законченного романа. Вместо прежней “девушки из провинции” оказались две новые, которым тоже негде было преклонить голову. Вся зарплата П. П. — страхового агента — уходила на всевозможных “малышек”. А деньги для подарков сыновьям, умиротворения бывших жен и прочих бытовых потребностей... не только Нина давала “взаймы”. Было еще несколько таких же “жен”, любивших П. П. бескорыстно и до одури. Вот они и содержали “полковника”. В итоге, не нарушая никаких законов, никого не шантажируя и ничего не вымогая, П. П. создал себе своеобразный “гарем по-русски”, где женщины постоянно менялись и могли лишь догадываться о существовании друг друга. Если же иной раз случались “накладки”, то урон для П. П. был ничтожен: скандал, разрыв и потеря... пары рубашек и бритвы, оставшихся у “пошлой мещанки”. Но до этого обычно не доходило: дольше трех месяцев в “гареме” мало кто удерживался. Нина продержалась год явно случайно. “Самое смешное, что кончилась эта история еще хуже, чем началась: с элементами дешевенького детектива. В один далеко не прекрасный вечер П. П. явился насмерть перепуганный и заявил, что ему нужно какое-то время отсидеться у меня, потому что одна его квартирантка зарезала другую, а у него нет алиби... Мне уже было все равно: я поехала туда и выяснила, что была просто пьяная драка двух дам, не поделивших кавалера и гонорар. Все живы и здоровы — заключили перемирие и на радостях снова выпивают. О, господи! Я собрала все его вещи, благо их почти не было — и вот так, молча, дверь открыла. И молча закрыла. Первые три дня думала — умру. Но от этого действительно только в романах умирают”. — Понимаете,— сказала вдруг Нина очень тихо, и я отметила, что она впервые не сказала “самое смешное”. — Понимаете, за своими опереточными страстями я дочку упустила. Вот этого я ему никогда не прощу. Он ее испортил... Нет, я не об этом. Носил ей какие-то журнальчики, побрякушки, сигаретки — от “малышек”, наверное оставалось,— рассказывал о “красивой жизни”. В институт Илона поступать не стала, пошла в школу фотомоделей, потом стала какой-то “мисс”. Ей не до меня. На следующий день мне стало хуже я меня на сутки перевели в реанимацию. Когда вернулась, Нины уже не было. “Ушла под расписку,— сказала медсестра,— Уж мы уговаривали, уговаривали — ни в какую. Жалко: веселая женщина, никаких проблем”. И я вспомнила еще одну фразу из Нининой исповеди. “Самое смешное, что мне сейчас мужчины не нужны вообще. Я наелась этого “секса” на всю оставшуюся жизнь. И не хочу ни за кем ухаживать. Мне хочется только, чтобы прекратилась эта боль. Я устала. Мне нужно просто побыть одной! Совсем одной”. Светлана**_