Как в кино - не будет (часть 11)

Глава одиннадцатая. Как в кино... не будет.    Приезд Веры внес в мою жизнь столько всего нового: что в первые дни я буквально потеряла голову. Мне все казалось, что это — сон, сказка, розыгрыш. Словом, что угодно, только не реальность. С какой стати ей хлопотать о давно оставленной в Москве соседке по коммунальной квартире? Любой нормальный человек попытался бы забыть все, связанное с нелегким прошлым, как кошмарный сон. И — на тебе!

В излечение, честно говоря, не очень верилось. Но вырваться на какое-то время из замкнутого пространства, увидеть людей, свет — в прямом и переносном смысле этого слова... Кто бы отказался от этого? Пожалуй, только тот, кто связан обязательствами перед родителями, детьми, близкими. У меня же не было никого, кроме... Славы. Но даже я понимала, насколько это несерьезно в плане будущего. Ирина? Дважды Вера отправляла меня на машине к ней в гости. Этих двух раз оказалось вполне достаточно, чтобы понять: мы отвыкли друг от друга. У Ирины была своя жизнь, работа, любимый...

Я же, наблюдая за Верой, задалась вопросом: что произошло с жестокой, циничной, озлобленной на весь мир девчонкой, которая уехала отсюда? Откуда эта деловая хватка, хорошие манеры, способность думать не только о своих, но и о чужих делах? В ответ на мой прямой вопрос Вера пожала плечами и задумалась. Потом сказала:

• Знаешь, наверное, это в основном пример «гадов-капиталистов». Там, конечно, своего дерьма хватает, но они мне показали, что можно быть добрыми — не добренькими, а именно добрыми! — и милосердными, не впадая при этом в слюнявую сентиментальность. И сочетать это с высоким профессионализмом, прекрасным знанием дела и всем прочим. Они не швыряютденьгина благотворительность вообще, как у нас — нищему в шапку. Просто, например, бесплатно лечат в какой-то клинике вполне определенное число бедных. На это существует специальный фонд. А для людей состоятельных — плата настоящая.

• А как с твоим кредо, что теперь все мужчины будут платить? — не удержалась я. Злая становлюсь, ядовитая. Возраст, наверное. Или комплекс калеки.

Вера, однако, не обиделась:

• А с моим кредо все по-прежнему. Только продаю совершенно другое. Там, в Америке, я поняла, что торговать собою можно только в двух случаях. Если больше ничего не умеешь делать и если иначе можно умереть с голоду: другой работы нет. И еще спасибо Семену, он буквально заставил меня учиться. Сказал, что не даст развода, пока я не начну свободно говорит по-английски и не получу специальность. Вот я и изучила гостиничное дело. А потом встретила своего второго мужа. Он, кстати, до сих пор считает, что отбил меня у Семена. Так что замуж я выходила очень романтично, через неделю после развода. Друзья Софы, юристы, составили мне брачный контракт.

• А почему вы развелись?

• По его глупости. Возможно, я была не очень хорошей женой: меня гораздо больше интересовала работа, чем дом. А он и женился-то на русской, потому что наши бабы, во-первых, влюбляются во все тамошние домашние чудеса и сидят дома, играют в стиральные машины, электроножи, супердуховки. А во-вторых: у нас же положено, чтобы женщина по дому делала все. А там, если муж отказывается, скажем, подстригать газон или оплачивать счета — он уже бездельник и ничем не помогает жене по дому.

• Твой муж не оплачивал счета?

• Нет, страшно злился, если я не ждала его дома с готовым ужином и шлепанцами. Как будто трудно достать из морозилки бифштекс и сунуть его в духовку! Нет, ужин должен быть в столовой, при парадной сервировке, со свечами. Каждый вечер! А мне было интереснее сидеть у него в магазине и учиться коммерции. Так что скандалили каждую неделю. А потом он перебрал лишнего и стукнул меня пару раз. Вот за эти два синяка я и получила почти миллион. Там такие порядки.

Ко всему прочему, Вера обладала фантастической энергией. Устраивая свои дела, она с той же методичностью и упорством занималась моими. Отвезла меня сфотографироваться для заграничного паспорта, купила несколько неброских, но модных нарядов («Даже в инвалидной коляске необязательно выглядеть пугалом»), заставила постричься. Последнему, кстати, я отчаянно сопротивлялась. Перспектива ежедневно торчать у зеркала и делать прическу приводила меня в ужас. Но Вера была непреклонна:

• Во-первых, тебе минимум полгода придется провести в клинике и большую часть этого времени — лежа. Зачем тебе косы? Конечно, там за тобой будут ухаживать и все такое, но если можно избежать каких-то хлопот... И потом, ты сразу помолодеешь. Твой «кукиш» на затылке делает тебя старухой.

• Кого мне обольщать? — огрызнулась я. — С прической или лысая — все равно калека.

Вера присела передо мной на корточки и заглянула мне в глаза:

• Тебе нужно начинать лечение не с операции, а с отношения к себе. Тебе только тридцать девять лет, и пятьдесят шансов из ста, что вторую половину жизни ты проведешь нормальным человеком. Учись им быть. Прямо сейчас, не дожидаясь, пока начнешь ходить.

• А если не начну?

• Представь себе, и в этом случае нужно за собой следить. И в этом случае ты можешь выйти замуж и даже иметь детей, я знаю такие случаи.

• Тоже за инвалида? Две коляски в одной квартире?

• Все, — подвела итог Вера. — Завтра повезу тебя в парикмахерскую. И как бы ты ни верещала, заставлю стать красивой женщиной. Если не получится — значит, и лечиться не нужно, потому что, извини, на тебя без слез не взглянешь.

Спорить с ней было невозможно. Да и соблазн, честно говоря, был велик. Я ведь ни разу в жизни не была в парикмахерской. До того, как получила травму, мне там было просто нечего делать, а после — тем более.

Поэтому, наверное, было достаточно забавно наблюдать за мной со стороны. В небольшом, но изысканном салонекрасотыя пялилась на все так, как дикарь из джунглей на современный западный город. Правда, долго таращиться мне не пришлось: меня положили на спину на кушетку, густо намазали чем-то физиономию и велели тихо лежать с закрытыми глазами. А пока я лежала, что-то делали с руками и ногами. Точнее, не с ними, а с ногтями. Я мысленно сказала: «Черт с вами, делайте, что хотите» и попыталась думать о чем-нибудь постороннем.

Потом, слава Богу, первый этап закончился. Крем с лица стерли, посадили перед зеркалом и стали колдовать над головой. Тут уж глаза я закрыла по собственной инициативе.

Открыла я их, когда услышала голос Веры:

• Все, трусишка, разжмуривайся и посмотри, что получилось. Если не понравится, значит, у тебя вообще нет вкуса.

И я осмелилась взглянуть на свое отражение...

Конечно, чуда не произошло: из зеркала на меня не глянула двадцатилетняя блондинка с огромными голубыми глазами и точеным личиком. Но в какой-то степени чудо состоялось. Я увидела действительно молодую женщину, с коротко подстриженными пышными волосами, пепельно-русый цвет которых прекрасно сочетался с темно-карими глазами. Моими глазами, но без морщинок под ними. Илицобыло мое, но новое. Как будто взяли старую, запылившуюся, давно немытую чашку и привели ее в порядок. Чашка-то осталась прежней, но выглядела другой. Новой.

Дома Вера заставила меня прослушать краткий курс пользования косметикой и на мне же продемонстрировала ее эффект. Подчернила ресницы, припудрила нос. И страшно довольная результатом, умчалась по своим делам. А я осталась сидеть перед зеркалом дура дурой, и только чудом не просмотрела в нем дырку.

В тот вечер Никита пришел домой довольно рано, и не с дамой, а со Славой. Это был как раз период активного ухаживания моего соседа за Верой. Славу же он привел, по-видимому, для моральной поддержки: один Никита никак не мог добиться даже микроскопического успеха.

Я все еще сидела перед зеркалом, когда Слава постучал ко мне. И не успела развернуться к двери — наши глаза встретились в зеркале. И обычно невозмутимый и даже флегматичный Слава буквально «уронил челюсть»:

— Что ты с собой сделала? — хрипло спросил он.

Меня охватил страх. Я так и знала, что стану посмешищем в глазах окружающих: паралитик с модной прической и накрашенными губами. Слезы как-то сами полились из глаз — а это вообще был конец: Слава женских слез не выносил органически, о чем меня же неоднократно предупреждал. Кроме того, защипало глаза — я забыла о подкрашенных ресницах, и половина туши с них уже была на щеках.

• Подожди, подожди, прекрати реветь! В чем дело? Почему ты плачешь?

Слава, как ребенку, вытер мне щеки своим платком. Спасибо хоть высморкаться не заставил...

• Ну вот, так даже лучше, а то совсем незнакомая дама была. Что случилось, из-за чего слезы?

• Я себя изуродовала, да?

Слава изумленно вытаращился на меня и расхохотался:

• Дурочка ты, какая же ты, оказывается, дурочка! Изуродовала? Да я дар речи потерял, когда тебя увидел. Ты, оказывается, хорошенькая...

• Шутишь? — не поверила я своим ушам. — Или издеваешься?

• Ни то, ни другое. Я же не сказал что ты — красавица, это было бы неправдой. Но хорошенькая — безусловно. В тебя просто можно влюбиться...

• Вот именно, — с холодным достоинством сказала я. — Что у женщины в голове, что у нее в душе — вас совершенно не интересует. Главное, чтобы была хорошенькая, а еще лучше — красивая.

• Ну, в голове у женщины редко бывает что-нибудь путное, тут ты меня не переубедишь. А в душе... Извини, но когда человек впервые знакомится с женщиной, он не может ей в душу заглянуть, он, представь себе, смотрит на лицо. А некоторые, ты уж извини, даже на фигуру. Безобразие, правда?

• Слава, ты что тут застрял? — заглянул в комнату Никита. На меня он даже не посмотрел — Веры дома не было, остальное его не занимало совершенно.

• Посмотри на это дитя, — предложил Слава. — Девушка переживает, считает, что ее изуродовали.

Никита глянул на меня и вытаращил глаза:

• Интересно, и где все это было до сих пор? Мой старший сын сказал бы: «Классная чувиха»!

Тут хлопнула входная дверь, и Никиту как ветром сдуло: пришла домой Вера. Слава вышел за ним, по-видимому, так было договорено. А я достала подаренную Верой тушь и поправила «фасад». Настроение было прекрасное.

Оно не ухудшилось и в последующие дни. Вера загрузила меня так, что мне некогда было думать. Она устроила так, что удалось продать всю мою мебель, по дешевке, конечно, но и это было не лишним для меня. Помогла раздать одежду, которая мне уже не могла понадобиться, а просто выбросить — рука не поднималась. За всем этим приходили люди, смотрели, приценивались, что-то забирали сразу, что-то оставляли мне до отъезда. Кровать, например. Или мамин трельяж. А я собирала то, с чем ни в коем случае не хотела расставаться: фотографии, кое-какие безделушки, немного книг.

В один прекрасный день Вера вошла ко мне в комнату, держарукиза спиной.

• Угадай, что мне подарил наш великолепный Никита?

Я пожала плечами. Вера протянула мне на ладони небольшую новехонькую коробочку. А в ней были...

• Серьги Лидии Эдуардовны! — ахнула я.

• Я так и думала. Иначе не взяла бы. А теперь мы проделаем маленький фокус...

И Вера быстро вынула у меня из ушей старенькие мамины еще сережки и вдела бриллиантовые.

• Тихо, не возникай! — осадила она меня. — Это не его, правда? Он их не покупал, он их просто спер. Теперь они мои, раз он мне их подарил. А я хочу подарить их тебе, вот и все. Пусть у тебя будет память о старухе. Она же тебя любила, да и ты ее тоже.

Я уже говорила, что спорить с Верой было бесполезно. А потом она жестоко подшутила над Никитой, безошибочно хлестнув по самому уязвимому месту: мужскому самолюбию, и ему уже было не до объяснений.

• Ну вот, — объявила незадолго до моего отъезда Вера, — практически весьдомуже отселен. Как только ты улетишь, перебираюсь в гостиницу и начинаю реконструкцию здесь. Твоя квартира будет на верхнем этаже, рядом с моей. Есть особые пожелания?

Я только махнула рукой. После того, как Вера заставила меня взять официально заверенный документ о том, что мною, Региной Степановной Белосельской, передана Вере Сергеевой-Метс внушительная сумма в долларах для вложения в дело, мне уже желать было нечего. Сокровище старого присяжного поверенного Лоскутова, которого я в глаза не видела, позволило мне перестать терзаться мыслью о том, что меня кто-то будет содержать из милости до конца моих дней. И это ощущение независимости, пожалуй, значило для меня больше, чем изменения в моей внешности или даже перспектива стать полноценным человеком.

• А Никиту ты куда определила? — поинтересовалась я.

• Он получил однокомнатную квартиру... Нет, я гуманнее, чем ты думала: не в Бутово и не в Митино. Здесь, в центре, только вне Садового кольца. На другой его стороне и в обычной девятиэтажной башне. И думала я при этом не о нем, а о тебе.

• Обо мне?

• Да-да, именно о тебе. Знаю, что ты будешь переживать за своего возлюбленного.

• О ком ты? — фальшиво спросила я. Мне и так было ясно — о ком.

• Конечно, о твоем прекрасном Славе. Тем более, что я к нему никаких претензий не имею. Так вот, чтобы ему не приходилось мотаться к своему закадычному другу на другой конец Москвы... Нет, не делай вид, что тебе это безразлично. Ты же влюблена в Славу, это только слепой не увидит.

«И он сам», — подумала я, но не стала произносить вслух. Может быть, так даже лучше. Пусть остается в блаженном неведении.

Я не видела Москву двадцать лет, и по дороге в аэропорт смотрела из машины на улицы родного города с любопытством иностранки. Было вполне вероятно, что больше я их никогда не увижу. И от этого, разумеется, было грустно, но я помнила про подведенные ресницы и плакать воздержалась.

Таможню прошли мгновенно: у меня был один чемодан и дорожная сумка. Икону Лидии Эдуардовны я оставила Вере — на сохранение. Пусть она ждет меня дома, ведь если я поправлюсь, я вернусь, я непременно вернусь в свойдомв Чистом переулке под защиту Николая-угодника.

Вера поцеловала меня на прощание, и через несколько минут я уже была за границей, куда провожающих не пускали. Самолета я не боялась, хотя летела первый раз в жизни. Пересилило любопытство или я была просто взвинчена до предела, так что для других эмоций у меня уже не было сил.

Два часа спустя, когда мои соседи по креслам мирно дремали, я вспомнила наше со Славой прощание. Оно было не слишком долгим, но... Но оно дало мне силы улететь и попытаться начать жить заново.

• Скажи мне, — попросила я, — а если я вылечусь и вернусь сюда, мы будем с тобой иногда видеться?

• Конечно, будем, малыш. И видеться будем, и в театры ходить.

• А может быть, ты в меня тогда влюбишься? И у нас будет настоящий роман, как в кино?

• Как в кино не будет. У нас с тобой будет роман, как в жизни, настоящий. И я буду любить тебя вечно... пока не надоем.

• Нет, — решительно сказал я, приняв его тон и его условия игры. — Если уж у нас будет настоящий роман, то пусть все будет по-настоящему. Сначала бурная страсть, потом я начну устраивать тебе сцены ревности, и ты меня бросишь. Все, как в жизни.

• Малыш, ты прелесть, — засмеялся Слава, — я все сделаю так, как ты захочешь. Только вылечись.

И он опять поцеловал мня в лоб, как ребенка, а потом — в губы. И, уже стоя в дверях, сказал:

• Только вылечись. И возвращайся.

Он уже не смеялся.

«Я вылечусь и вернусь, — подумала я, глядя в иллюминатор на белоснежные облака внизу. — И даже если у нас с тобой не будет вообще никакого романа, я знаю, мы будем видеться, а я буду тебя любить. В конце концов, у судьбы не бывает блатных вариантов. А я вылечусь и вернусь - к тебе».

Светлана БЕСТУЖЕВА-ЛАДА.