На грани

   Она провела рукой по столу – пылища. Домработницы у них не было, а сама Дашка в эту комнату заходила лет сто назад, в прошлом веке, который носил название “Золотой”. Тогда цветы пахли цветами, а не безнадежностью, смех был смехом, а не горечью на губах, ночное небо казалось искусно сотканным полотном, звезды – свечами в комнате ангелов. И дожди тогда напевали страстные, ласковые мотивы, а теперь стучат в окно лишь затем, чтобы напомнить об одиночестве.

Она выбежала в коридор, едва сдерживая слезы. И наткнулась на того, мысли о ком приносили в последнее время только боль.

Муж стоял в дверях и растерянно моргал.

• Привет, - сказал он.

• Привет. Я у тебя Степкин дневник искала, - словно в доказательство, она потрясла в воздухе дневником сына, - мне там расписаться надо.

• Видела, сколько он пятерок нахватал? – поинтересовался Андрей.

• Еще не успела.

Заботы о сыне – вот и все, наверное, что связывает их теперь. Дашка постаралась незаметно перевести дыхание. Андрей сжал кулаки в кармане пальто.

Ему хотелось крикнуть – взгляни на меня! Хотелось тронуть прокуренными, запыленными губами кудряшку у ее виска, наткнуться на знакомую тяжесть груди. Хотелось пройтись по этому желанному телу сапогами, заорать и двинуть кулаком в дверь, плюнуть в душу, как плюет сейчас она, не желая понимать, чего стоит ему этот бодрый тон и встреча с ее равнодушными глазами.

Он сам виноват. Он понимал это раньше, понимал каждый день, каждый миг их новой жизни, их новой эры, которую сам обозначил.

• Хочешь, ударь меня, - сказал он ей тогда, когда она уже сидела на чемоданах и собиралась поставить точку.

• Хочешь, я умру, - сказал он ей тогда, когда она не ударила, но и точку поставить не смогла.

Даша уже не плакала, и уже не обжигала ледяным спокойствием. Она сидела, сложа руки на коленях, вот как сейчас. Ее лицо было красным от слез, губы прыгали. Она была похожа на ребенка, которого не забрали из детского сада, который не знает дороги домой и фамилию свою с перепугу забыл, и реветь уже нету сил, и остается только смирится с тем, что он никому не нужен.

• Ты нужна мне, - сказал Андрей тогда.

• Я не верю, - она подняла на него воспаленные глаза, - я никогда больше не поверю тебе, неужели ты не понимаешь?

Вот именно, он не понимал. Он изменил ей, изменил не впервые, но впервые она узнала об этом. Андрей даже не думал никогда, что случится, если вдруг Даша обнаружит в его жизни другую женщину. Это ведь и не женщина была вовсе, и не в жизни, а только в постели. Какая-то случайная, пятиминутная знакомая, какой-то ресторан, важная встреча, после – койко-место в дешевом отеле. Дашка узнала и собрала чемоданы, Андрей недоумевал и раскаивался. Он спал с другой не потому, что жена была для него плохой и негодной, не от того, что разлюбил, и не от скуки. Это было развлечением. Инстинктом, если хотите. И Дашка сказала – “Кобель!”. Не крикнула, не прошептала с бессильной яростью, а просто констатировала факт. Кобель и есть. Но он и не думал обидеть ее. Он вообще тогда мало думал.

• Я докажу тебе! Я поклянусь, чем хочешь! – вырывались у него глупые, пошлые фразы. Но отчаяние в голосе заставило Дашку протянуть руку и погладить Андрея по волосам.

• Как же больно, Андрюша.

• Так не будет! Я хочу, чтобы ты была счастлива! Я сделаю тебя счастливой!

Она покачала головой. Она говорила, что не сможет саму себя обмануть и жить рядом с человеком, который предал ее, тоже не сможет. Для него это было развлечением, для нее стало предательством. Весь мир зиждется на том, что каждый из нас воспринимает его по-своему.

• Представляешь, во что превратится наша жизнь? Твои слова для меня всегда будут иметь подтекст, я стану искать в твоих глазах ложь, и все твои поступки переворачивать с ног на голову. Я не смогу.

Осталась только боль.

И вот теперь ее боль стоит напротив и без интереса интересуется:

• Ты пообедаешь со мной? Разогревать?

Дашка помотала головой, словно норовистая кобылица и быстро скрылась в ванной.

Только боль…

И куда денешь ласковые прикосновения и жаркие слова, долгие пробуждения и сладкие ночи? Куда деть четырнадцать лет, которые вместили обиды, ссоры, примирения, тысячу и одну беседу, миллиарды молчаливых секунд, вечность скрестившихся взглядов?!

Куда деть спокойную уверенность его рук, обнимающих ее по дороге к родильному дому и к спальне, к кроватке сына и к кабинету зубного врача, когда нестерпимая боль делает лицо неузнаваемым, и безмолвные слезы текут по щекам?

А собственное нежное дыхание, которым согревала тело любимого, когда его избивали конкуренты, когда ему сообщили о смерти матери, когда его сбил пьяный лихач, и осколками от лобового стекла изуродовали половину лица – куда это денешь?!

А крохотный, беззащитный комочек в свертке, перевязанном голубой лентой - новый мир, созданный ими двумя – со сморщенным красным личиком, безгубым ртом, огромными глазами-блюдцами. Мчались годы, беззвучно и с грохотом скандалов, весело и мрачно, словно плотно задернутые тяжелыми гардинами. Из орущего свертка полезли наружу ручки и ножки, любопытный курносый нос, каверзные детские вопросы, требования и осуждения, сигареты украдкой в туалете, затертые лезвием двойки в дневнике, разбитые в кровь коленки, и умные, все понимающие глаза. Куда от них деться?

Ведь не измена причиняет такую невыносимую боль. Дашка знает, убеждена, что Андрей любит, и всегда любил ее. Но, оказывается, врал. Умалчивать правду все равно что врать! Это открытие, осознание того, что любимый вполне способен на подлость и предательство, сместило все понятия в Дашкиной голове. Будто пошатнулся небесный свод, и звезды стали светить иначе, и то, что было в тени, теперь оказалось на виду.

Невозможно перестать любить. И кажется немыслимым смириться с враньем. И вроде бы нечего прощать – они же свободные люди в свободной стране. Так что же делать? Кто виноват, и чем измерена эта вина? Ответы ищут в конце задачника, но им еще предстоит перевернуть добрый десяток страницы, прежде чем добраться туда. Будут ли они добираться вместе, решать обоим.

Главное, что есть желание решать. Есть крохотная надежда и ожидание чуда, которое не придет само, но которое можно сотворить. И тогда прошлое перестанет казаться безоблачным и нереальным, а прорастет в их душах еще прочней и зацветет настоящим.