Глупые игры

Прекрасным леди, дожившим до вдумчивого возраста, посвящается. Часть 1.    Только давайте не будем, читая историю, играть в девочек-припевочек, подергивая от возмущения точеной бровкой, дескать, надо быть искренней, чистой и т.д. и т.п. Говорю, более взрослым посвящается. Даже не по возрасту, а, скорее, по внутреннему состоянию души. Когда уже появляется умение смотреть на реальность, как на реальность, не впадая от нее в истерику, не придумывая для себя розовых мифов о ней и не сводя жизнь к простому алгоритму, когда кажется, что все просто и "да со мной такого никогда не может произойти…

Однажды милая девочка, оказавшись брошенной, преданной или просто обманутой в своих первых искренних чувствах (достаточно ощутить себя таковой, для нас ведь это одно и то же!) начинает взрослеть. Тогда детство заканчивается болезненной ломкой, ведь ребенок уже перестает быть ребенком, но взрослым быть еще не готов. Проходит эта ломка по-разному. Максимализм на изгибах этой ситуации переливается от крайних стадий цинизма до глубин истерического трагизма. Впрочем, бывает, что дама так и проживет всю жизнь как бы в детстве. Но я все-таки не о юродивых и не о редкостных счастливицах. Об обычных. О себе, к примеру.

Быть брошенной впервые в жизни - противное занятие. Впрочем, сомневаюсь, что оно приятнее и потом.

Когда первая боль утихла и закончилась депрессия, в душе оставалась бездна нерастраченного негатива, который быстро из пассивного "горя" кристаллизовался в юношеский цинизм. Образовался некий вакуум, что ли, в том месте, где обычно в девичьей душе цветет нежность и томное ожидание великого чувства.

Свою энергетическую потерю в этом случае проще всего пополнить за счет чужого накала. Особенно это привлекательно в момент, когда начинаешь "выращивать" в себе фантомную "женщину-вамп" (вы выдели когда-нибудь этих хищно раскрашенных почти нимфеточек? С претензией на взрослую кокотку? Даже смешно теперь, что когда-то и ты была в их рядах). И хочется крушить и разбивать чужие сердца, любуясь на себя внутренне, научиться делать так же больно, как сделали тебе и чувствовать свою якобы силу и власть.

Начинается эта игра в себя другую, с попыткой втянуть и иные персонажи. Во всяком случае, попробовать самоутвердиться за чужой счет желание и злость уже есть. Вот и сама история.

Две фотографии в моем студенческом альбоме на первой странице (это я специально их туда поместила, чтобы не забывать никогда). Разница в год. И два разных человека. Мечтательный счастливый взгляд сощуренных на солнце глаз, кисть рябины даже с сероватого снимка, кажется, пахнет той счастливой осенью. Дурочка с косичкой. И вот вторая. Заострившееся хищное, немного осунувшееся лицо, со злобным прищуром. Улыбочка косая, взгляд немного исподлобья и агрессивно утянутый хвост на макушке. Ведьма, елки-палки, да и только. И все это - я.

Такая, на последней фотке, я больше нравилась молодым людям, которых и не замечала меньше года назад. Вернее, они меня только такой и заметили, эти немногочисленные самцы нашего курса. А мне это тогда было нужно, как воздух. Звучало в ушах еще в теплой ночной тишине, когда остаешься один на один с подушкой и плюшевым мишкой: "Кому ты нужна такая, идиотка. Да тебя обмануть – раз плюнуть. Простота – хуже воровства. Разве что попользоваться". Посмотрим, посмотрим, кто еще кем попользуется. Нет-нет, я уже не плачу. Отплакала. Это просто комплекс. А от них, комплексов, надо избавляться, все знают. Вот и пора.

Тогда я начала курить. Нет уж, это не было модным поветрием для меня. На первом курсе я стояла в оппозиции к этой дурной моде. Все закурили для "понта", а я нет. Несмотря на насмешки. Теперь все, кто несерьезно, побросали. А я закурила до одурения сразу и знала уже, что эта привычка на всю жизнь Час над сигаретой думала. Знала, что закурю и тогда все, не брошу никогда. Но подходящей альтернативы успокоиться в тот момент не нашлось.

Бросила институт грустная девочка "коса-до-пояса" (никто не заметил, так и раньше ведь не замечали, что она вообще есть), а вернулась (повезло, даже не отчислили!) через пару месяцев нагловатая мамзель, которую народ разглядывал, словно впервые видел. Однокурснички называется. Душа замерзла, сжавшись в эдакий ледяной кулачок. Ей как будто не надо было тепла, ей нужна была прямо-таки кровь, не меньше: "Ах, вы, козлы. Ну ладно…".

Стерва.

   Когда я восстановилась в университет прямо на сессию, я уже знала, что мужиков-гадов, надо рвать и топтать, что любви нет, а есть увлекательная (для одного игрока точно) игра. Девчонки из общежития, с которыми я дружила раньше, перешептывались и не спешили принимать меня обратно в компанию. Как-то я уж слишком изменилась. Ведь они за время моего отсутствия чрезмерно много распространялись о моей печальной истории любви и даже поучаствовали в ней (думали, что совсем учебу бросила), чтобы не опасаться ответных выходок с моей стороны. Это ли не предательство было? А что тогда? И они сразу попали в список объектов нового развлечения, так что надо было наладить контакт. Именно контакт. Я играла в шпиона со всем миром. Вся моя ненависть к человечеству искала, как фурункулезный гной, выхода наружу. Кто-то должен за все заплатить, за все мерзости, через которые мне пришлось пройти. Когда-то и где-то справедливость ведь должна была быть восстановлена!

Легких побед не хотелось, нужен был триумф, шикарный и любой ценой. Лукавый словно подыгрывал, ведь дело пахло не ладаном. Хотелось пройти эскадроном по чужой душе, да так, как по моей прошлись. Вот как был сделан выбор основного объекта.

Как минимум две бывшие для меня теперь подружки из нашей компании положили глаз на одну из редкостей нашего студенческого потока мужского пола. А это было уже удовольствие, такой вариант охмурить. Да и игра сама по себе обещала быть увлекательной. Ведь мало того, что он жил в общаге (относительная свобода от недремлющего родительского ока, в отличие от нас, городских, вечно ограниченных временем), но к тому же был старше всех на курсе. Получал уже второе высшее образование и учился отлично. Девчонок он считал существами низшего порядка, тем более послешкольниц, и лишь изредка снисходил до нравоучений и разговоров с целью просвещения нас, пустоголовых кукол. Впрочем, и немногочисленных мальчишек-однокурсников тоже считал не слишком достойными себя, великого. Зелень и недоумки мы все, словом. Но на безрыбье, как говорится…. Так что Геннадий (так его звали) изредка снисходил "в народ". Ну и как такую прелесть скудоумную было не попытаться раскрутить!? Да с таким самомнением! Достойный противник, и взрослый совсем, настоящий "мужик-враг", не то, что наши мальчишки. Словом, заманчиво.

Девчонки были возмущены таким отношением (или невниманием?) с его стороны и вот я обещаю наказать. Вся такая, исполненная апломба. Спорю на то, что через месяц будет пыль с моих туфель слизывать этот крутой мэн. Компания даже чего-то поставила в запале, что мне его не видать, как своих ушей. В крайнем случае, спорили девки, переспит со мной и привет. Ну уж это фигушки! Не для такого козла мама ягодку растила! :-)

Чуть ли не на банку варенья поспорили. Господи, как не со мной было! Рисковала я стать посмешищем на курсе, но это меня в тот момент не пугало. Чувствовала какие-то странные и нехорошие силы в себе.

За дело взялась обстоятельно. Стала я его изучать, как зверушку натуралист. Сначала издали. Привет-привет. Полуулыбка. Что помогало почти ребенку стать настоящей коварной стервой, просто не пойму. Может это – обида? Боль, разочарование? Это они заставляют душу выдавить из своих глубин чудовищную желчь и ярость, трансформируя так человека? Вобщем, все вылилось в адекватную по напору и мощности темную силу одного желания – если не поломать, то хотя бы покорить. Попросила книгу, задала один-другой умный вопрос. Попросила помочь по статанализу – он же самый лучший в этом на курсе.

Обольщение проходило на удивление легко. Я не слишком напрягалась. Навела справки про интересы. А тю-тю!. Усиленный работоспособностью нездоровый карьеризм и самомнение. Тонна литературы для "повышения уровня", ноль фантазии, кило спеси. Творческая сторона личности атрофирована, если вообще была. Таков был беспощадный вердикт. Лишний раз подтвердился постулат, что даже относительное знание цели намного упрощает задачу по ее достижению.

На каждом общажном диспуте я теперь стала блистать остроумием и всем, что было прочитано за всю сознательную жизнь (надо сказать, что запас его впечатлил, иначе бы, не констатировав нужного интереса в его глазах, я просто сменила бы тактику). Не было настроения раньше встревать в эти споры никчемные. Теперь зато было. Плюс изощренная лесть и капелька кокетства. Все было пущено в ход в разумных пределах. С таким объектом важно не переборщить, а то покажешься или жеманницей, или ребенком, и он утратит интерес вмиг. Главное - сначала привлечь внимание, поразить чем-то. А там… Взахлеб я изучала искусство манипулировать другими. Учуяла каким-то животным чутьем все слабые места. Тщеславность, болезненное самолюбие, подспудное желание проявить себя во всем блеске ума. Устроила вокруг него небольшой шоу-бум, где в центре внимания выступал он, замечательный. И его недюжинный интеллект. То остро спорила, то соглашалась, кивая с понимающим видом. Игра. Вот что грело теперь кровь. Я вдохновенно, отдавшись целиком азарту, играла. Правила даже не продумывались, просто интуиция подсказывала ходы и маршрут.

Дело явно двигалось. На очередной посиделке с "оппонентшами" поставила мерилом победы факт "на коленях" в прямом смысле. Выговорила себе срок в два месяца, для колдования настоящей любви мне меньше не подходило. Девчонки иронично согласились. Одна только болезненно побледнела. Ага. Не нравится она мне. Страдает. Ну и что? Страдай, дорогая, не ты первая. Животное ощущение тепла прошло по телу. Боже, никогда не думала, что так могу кайфить от чужой боли!

Дальше - больше. Ах, нет любви говорите, выдумка? Да Вы - дурак, голубчик. Я-то знаю точно, что настоящей нет, а ты еще выделываешься, теоретизируешь. Счас нарисуем. И я повела его уже проторенной дорожкой. Которой кто-то когда-то вел меня. Приятно ощущать себя ведущим. Хотя бы обманываться даже при этом от мании величия, воображая себя центром земли, хоть на миг ощутить власть! Да, я могу. Вот так. Я ого-го! Ишь, а этот Калиостро киношный парился, формулу искал!

Уклончиво отвечая на все более горячие вопросы, замечая по яростно пульсирующим жилкам как порой бешено бьется чужое сердце, играя в завлекалочку в помеси с девственной простушкой (девственной - да, а вот с простушкой сложнее), я добилась поразительных результатов. Через полтора месяца я была для него:

Да… Труд был не напрасен и результаты превзошли все мои ожидания. Весь курс с удивлением наблюдал картинку, не укладывающуюся в рамки здравого смысла. Наш Гена пропускает лекции! О! Он занят. Меня окучивает. Я сбегаю с занятий (и не играла в отличницу, мне там было скучно и противно до безумия) и он хвостом за мной. Потом нагоняет занятия ночами и мне еще, ленивой, объясняет. Делает за меня контрольные, разводит то, что никак нельзя сдать за меня. Напрягается на бабки и едет со мной на каникулы на курорт. Народ в ужасе. Ах, у нас интимная связь! Мы вместе едем куда-то!

Ага. Счас. Три раза. Он тоже на что-то приятное явно надеется. Девчонки признают пари выигранным, но смотрят на меня с ненавистью и просят остановиться. Виолетточка (бледневшая все время) срывается и кричит, что я грязная, подлая дрянь и правильно меня мой любимый бросил и к ним в общагу приходил, к добрым и хорошим. Как я так могу с людьми обращаться? Начинаю звереть, свежо еще предание.

Я вижу, чувствую кожей, как ей БОЛЬНО. Странное возбуждение ощущаю. И ни капли жалости. Кажется, я знаю, что чувствуют так называемые хладнокровные убийцы. Загоняю ее в угол угрожающим шипением, что если она еще откроет рот, то я ее просто придушу и она, рыдая, выбегает. И тут возмущенная компания мне поведала, что Гена спит с ней уже месяц! Я в ауте.

Ее всегда на курсе все жалели, как убогую. Надо же такой страшненькой родиться! А потом дивились на этот появившийся однажды странный блеск глаз всей группой, она будто светилась вся. Вот в чем причина, оказалось! Она приходила к нему каждую ночь, он дал ей ключик и она на цыпочках (все в общаге знали, там тайн не бывает) приходила ночью и уходила счастливая под утро. Маленькая мышка, со своей маленькой счастливой тайной. Добрый волшебник Гена-крокодил, мать его! И теперь ей было больно смотреть, как с ним играют. С ее тайным любимым.

Но тогда мне чужая боль была как елей на свои раны. "Меня никто не жалел" – приговор всем. Я должна раздавить кого-то до боли, до крови, как меня кто-то когда-то, совсем вчера. Этот козел (до крокодила, пожалуй, не дорос) мне в глаза смотрел и про любовь говорил? А ночью к нему крадется бесцветной тенью девочка, с дубликатом ключа. Маленькая букашечка, забитая и никому ненужная. Я ведь недавно нечаянно только заметила какую-то в ней перемену, да и забыла. Мало ли букашечьих радостей бывает у насекомых? И все молчали. Ну и зря. А он ее трахает, благодетель!

И захрустело у меня все под ногами. В "праведном" гневе я влетела к Генке и ну давай его прибивать к стенке гвоздями. Вся в белом. Негодяй, да как ты мог? Чего он там лепечет про то, что он взрослый мужчина и ему надо…. Что надо? Да как ты смеешь? Ты же ей жизнь ломаешь, сволочь и мразь. (Ага, вот уж мне до ее жизни дело! Плевать. Надо было просто пригвоздить. И пригвоздила.) Разворачиваюсь к дверям. Он на коленях у двери, "я только тебя люблю...прости… никогда.. счас ключ прям заберу… умоляю…"

Хлопнула дверью. Знала, что побежит. Побежал. Все видели. Все общежитие. Старше меня на 5 лет и умный такой? Ну, смотрите, какой гордец-молодец!

Я просто не могла остановиться. Злобное торжество лилось из меня нескончаемым больным потоком. И этого мне было мало. Со мной перестали разговаривать девчонки из злополучной компании. Отличница Виолетта бросила институт и уехала. Сразу. Как ключ у нее забрал и велел больше не подходить не то что к нему, даже к двери. Ну нет, еще не финал. Играть до конца! Всех убить! Это он виноват, что девочка испортила себе жизнь, бросила институт.

Я его почти простила, когда он вылизал весь порог возле моего дома и обслюнявил всю мою обувь, а не только туфельки. Тряпка. А что с тряпками делают? Презирают. Забыла уже, где сама была…. Нет, хорошо помнила. До сих пор. Зато сразу прояснился феномен, который был мне не ясен про неуставные отношения в армии. Почему человек, который испытал на своей шкуре унижения, будучи "духом", сам потом издевается над новобранцами? Ведь он же знает, как это плохо, зачем же делать так ближнему? Да потому, что считает: почему я должен один через это пройти? Хм..., получается, что я такое же дерьмо из этого же человеческого стада. Блекла эйфория. Что-то неуютное шевельнулось в уголке заколоченной души. Но признаться себе честно, что что-то не то делаю, пока не могла. Или не хотела.

Часть 2.

   Он поехал со мной на море. Виноватый, но почти прощенный, унылый, как побитая собачонка. Триумф. Этот взрослый дядька превращен мной в слякоть. Мной, девчонкой сопливой. Он же понимает, что моему чистому сознанию, конечно, его поступок необъясним, ужасен, дик, ля-ля-ля… Да, дик. Ужасен. Только не его и не сейчас. А другой поступок, другого человека, который мне был дороже жизни совсем недавно и потом вдруг начал рассказывать мне вот такую же правду жизни про нас, про любовь, про все. Она меня убила, такая правда. А сейчас мне все равно. Мне плевать на чужие жизни и чужую грязь. Словно бы она меня, глупую, не задевала, не пачкала. Это сейчас сквозь годы я до сих пор помню и ощущаю всю липкую гадливость от той себя, какой была в тот момент. И помню все до мелочей, и до сих пор при этих воспоминаниях себя неуютно чувствую.

В этой поездке я познакомилась с молодой женщиной и нас поселили вместе с ней, причем по моей деликатной, приватной просьбе к гиду. Так что неделю Гена капал на меня слюной на пляже. Пытался вечером на прогулках потихоньку просветить меня на тему, что существует некое понятие "петтинг". Попытки внедрить это на практике я периодически пресекала. Я-то, почти святое существо, предполагалось, слов даже таких знать не должна. Удивительная прозорливость в отношении девушки, которая им же была объявлена умной и весьма начитанной! Как вообще укладывается у таких мужчин в голове бред про некое создание, которое признается эрудированным и умным, при этом ничего не зная? Нет, ханжеством я не страдала. Мои страдания были совершенно другого рода.

Для охолонения чрезмерно пылких желаний моего дружка я познакомилась с молодым спасателем, который принялся за мной ухаживать, нервируя своими настырными домогательствами Генку. Поскольку весовые категории их были явно несопоставимы (в пользу спасателя, конечно), Генка терпел, скрепя сердце, и доставал меня нудными нотациями на тему, что может быть у меня общего с "этим животным".

Я бродила по мокрому песку, удрав от всех кавалеров и думала под шум прибоя о том, какой же, оказывается, надо стать дрянью, чтобы мужики ломились как мухи на мед! Неприятное открытие. Оно меня расстраивало. Мне было всего 18. Любовь и верность, нежность и простота не в цене? А, вот что надо, да? Чтобы ценили, чтобы нужна была? Ну и хавайте это!

Вобщем, о штурме и дефлорации меня тут даже речи не шло. Мы вернулись. Я, отдохнувшая и загорелая, со шлейфом сплетен за спиной, вышагивала по универу. Мне даже нравилось. При таком мизерном количестве мужчин у нас на курсе захомутать такого перспективного парня, да еще старше себя, было круто. И это вчерашняя мышка-замухрыжка!

На сельхозку такой матроне ехать было, понятно, не с руки. И пронырливый иногородний Генчик засунул меня в университетскую агитбригаду, которая должна была, избежав неприятных картофельных будней, веселить народ по студотрядам. Неизвестно, как он узнал о наборе в эту команду, таков уж был. Но привел и порекомендовал меня им на свою беду. А я возьми и понравься на просмотре. Чего уж я там изобразила, не помню. Что-то попросили состроить на сцене. Взяли безоговорочно, и Генка поехал, соответственно. В надежде на продолжение. Мы еще не знали тогда, что это путешествие окажется для каждого серьезным поворотом в жизни. Я собиралась отлынивать от сельхозки, но нашла друзей, живую, теплую человеческую жизнь. Лекарство от боли. А Генка просто прозрел и получил эту боль как переходящее знамя, по закону сохранения энергии.

Финал.

   Игра закончилась не сразу. Но мне порядком была уже в тягость. Было за что-то явно стыдно и хотелось поскорее отвязаться от Гены. Захотелось вдруг быть такой же простой и радостной, как все вокруг, искренней и обычной. Радоваться жизни, петь под гитару и просто быть собой. Не таскать больше на себе черный нимб стервы, сердцеедки и всякой дребедени. И заплести косу на место, где была.

Гена надеялся в этой поездке исправить положение, ведь мы будем там вместе! А я искала повода к ссоре. И нашла. Всю дорогу в автобусе я с пожатыми губами, отсев от Генки, проспала на плече первого попавшегося товарища с другого потока. Потом пересела к другому поболтать и т.д. Народ оказался весь веселый и не просто косил от картошки, а работал наизнос. Пыль, дороги, весь день репетиции, вечером концерты. Вечно голодные, не попадая на ужин или обед в студотряд, перебиваясь консервами и зарабатывая деньги или еду как бродячий цирк, мы выступали в жутких условиях в степи перед какими-нибудь чабанами за ужин. Мальчишки на стоянках находились в нескончаемых поисках воды хотя бы для девочек, помыться. Постоянно пыльные, веселые и пьяные, готовые за пятнадцать минут в любых условиях предложить развлекательную программу для любого контингента, от колхозника до пограничника. Меня это жутко увлекло. Но пора закончить эту неприглядную историю.

Вся команда на второй день уже понимала суть наших отношений, причем, почему-то с перевесом симпатии в мою сторону. Я как-то вписалась в эту пеструю компанию. Уже спустя всего неделю знала, что нашла свое место в ней. Я стала своей, нужной и интересной.

Гена был здесь чужим. Он ничего не мог и не хотел делать, считал всю удалую нашу агитку мерзкой шайкой и предупреждал, что "с этими гнусными пьяными личностями я, домашняя милая девочка, в конце-концов плохо кончу". На что получил что-то типа: "Это замечательные, талантливые люди, а пить силком никого не заставляют". Жизнь приобретала другой цвет: романтики, дружбы. Открывался мир, пахнувший степью и дорогой, наполненный смыслом. Что-то грустное и волнующее поднималось во мне, душа будто оттаивала. А Генка пытался выдернуть меня вон из всего этого. Испорчусь я с ними, видите ли! На вопрос, чего это его так заботит мое будущее, он серьезно ответил, что раз мы скоро поженимся... Не смеялась, а просто хохотала, как безумная. Я устала от него. От этого занудного Пьеро. "Да кто за тебя замуж собирается? Ты с дуба рухнул?" Вид у него такой и был. Больше в тот день я его не видела.

В шесть утра (когда агитка только укладывалась спать), меня стали будить. Гена горестно сообщил мне, что уезжает. На что я сонно заметила: "И из-за этого ты меня будишь в 6 утра?" Он меня мучил. Звучит нагло, но так и было. Его присутствие мне будто мешало дышать полной грудью. Мне надоело играть в эту дурацкую игру. Я не хотела больше быть крутой. Я хотела быть собой. Как те люди, которые пели у костра и делились консервами, пили что придется, но никогда не напивались в хлам, искали для девчонок в ночном колхозе ведро воды и кутали в свои куртки в холодные вечера, читали Сартра. Мне уже было интересно жить в другом мире. И он уехал, больше ни с кем, кроме сопровождающего преподавателя не попрощавшись.

За завтраком все делали вид, что никакого Гены в агитке вообще не было. Так относились к случайным людям, которые поехали, чтобы отмазаться от летней практики и по истечении положенного срока постепенно убывали. И я тут же на время забыла с облегчением о существовании Генки.

Я вернулась из поездки собой. Собой прежней и не совсем. Уставшей, с уже начавшей рубцеваться раной от недавних болезненных прозрений. С новыми друзьями, дымящей куревом, как паровоз. Ненависть и злоба покинули меня. Жизнь брала свое. Чужие драмы и праздники научили меня всего за пару месяцев чему-то иному, чем боль и ненависть.

Дальше я не знала, как быть. Встреча с Генкой по приезде в универ повергла меня в шок. Мне было стыдно. И жаль его. На нем просто не было лица. Он искал со мной встречи, а я старательно избегала ее (умудрилась даже раз, завидев его в коридоре, свернуть неудачно и попасть в мужской туалет). Я больше не хотела знать того, что сделала. Но разговора не избежать, понимала.

Однажды он меня все же отловил. Я возвращалась домой после репетиции в сопровождении парня из агитки. Гена неожиданно возник откуда-то из темноты нам на встречу. "Можно с тобой поговорить?". Нет, не могу. Ну не хочу. "О чем, Ген? Прости меня, больше мне нечего сказать". Откуда-то из глубины ожило его настоящее "я": "Запомни, я всегда буду круче, чем твой муж, кем бы он ни был!". Прощальный аккорд. Жму плечами. Глупость какая. Я ведь не знаю, кто будет моим мужем. И, собственно, только одно знаю точно – дело будет не в крутизне. В чем-то другом, но очень важном для каждого человека. Может, в умении доверчиво открыть сердце навстречу другому, любить и не мстить за обиды? Не знаю еще точно, чувствую только что-то… Но объяснять этого Генке мне не захотелось. Обошла его и догнала своего спутника.

Молча брели некоторое время. "Тебе его не жаль?" – вдруг спросил меня провожатый. "Что я теперь могу изменить?". Больше не нашлась ничего ответить.

Норка