Детки в клетке (окончание)

   Когда умер Лерин отец, она с мужем и сыновьями вернулась в родительскую квартиру, чтобы мама не была одна. Младший Лерин брат к тому времени как-то нелепо погиб в автокатастрофе, а второй служил военным советником то ли в Индии, то ли в Индонезии и сидел там практически безвылазно – высиживал генеральские погоны. Деньги как-то быстро закончились, и вдова маршала, чтобы “сохранить прежний уровень жизни” продала роскошную двухэтажную дачу в Архангельском, оставив себе “всего-навсего” охотничий домик на полугектарном участке. Домик, правда, был двухэтажный, со всеми удобствами, даже с городским телефоном. Но это все равно рассматривалось, как необходимость “жить в хрущобе”.

А потом умерла и сама маршальша. Буквально на следующий день муж Леры, полковник, ушел из дома и подал на развод. Сама Лера не интересовала его ни капельки, тем более, что после перенесенной тяжелой полостной операции бывшая красавица здорово похудела и подурнела. Сыновья были уже практически взрослыми – девятнадцать и восемнадцать лет, так что развод состоялся молниеносно. На квартиру полковник не претендовал – ушел к своей давней любовнице, вдове известного архитектора, которая не испытывала недостатка ни в квадратных метрах, ни в каких бы то ни было материальных благах, зато была бездетна и неконфликтна.

А потом события начали развиваться по принципу “чем дальше – тем хуже”. Оба сына как-то одновременно скоропалительно женились и встал вопрос о размене роскошной генеральской квартиры на две попроще. Поскольку Лера была, мягко говоря, непрактична, за роскошные хоромы удалось получить только трехкомнатную квартиру в пятиэтажке без лифта и двухкомнатную – в чуть более приличном доме, куда переехал младший сын с супругой. Старший сын остался с матерью, поскольку жену свою знал с рождения и невестка называла свекровь на “ты” и “тетя Лера”.

• Знаешь, я помогала ей переезжать. Лерка сохранила большую часть мебели, которая кое-как влезла в новую квартиру. Там же не комнаты, а клетушки, сама понимаешь. А потом хотела повесить люстру, которая у нее в столовой висела. Австрийскую, хрустальную. Так нижняя подвеска оказалась в десяти сантиметрах от пола: потолки-то почти на два метра ниже, чем в прежней квартире. Лерка села на пол – и ну реветь. И я с ней за компанию.

• О чем? – искренне изумилась я.

• Ну, не о люстре же, - туманно отозвалась Лора. – О жизни… и вообще… Какие-то мы с ней неудачливые, все было, и все – как в песок ушло. И дети тоже не очень-то радуют. Тогда тоже всякие заморочки с нашими деточками происходили.

Про “заморочки” с Ниной я уже знала. А сыновья Леры вроде бы были вполне нормальными ребятами, во всяком случае, без психических заскоков. Зато отличилась супруга старшего, та самая, почти родственница. Бросив новорожденного сына на мужа и бабушку, уехала за границу вслед за любовником, да так там и осталась навсегда.

Отец-одиночка – это, пока еще, явление у нас достаточно редкое. И желающих соединить свою жизнь с таким уникумом не так уж и много. То есть замуж – хоть сию минуту. Но вот маленький ребенок… Лучше нового завести, своего. А этого куда? Так бабушка же есть!

Так Лера в сорок с небольшим стала “бабушкой-одиночкой”. Сын благополучно женился второй раз и перебрался к новой жене. У второго сына все было в порядке и дела матери и брата его интересовали крайне мало. Так что Сашенька вырос на руках у Леры, которая вплоть до окончания ребеночком школы исправно его воспитывала и пестовала, после чего Сашенька заявил, что бабка надоела ему хуже горькой редьки своим нытьем и пилежкой, что уж лучше он с папой и мачехой поживет, а бабуля пусть выметается на дачу, все равно на пенсии – по инвалидности.

Лерина операция даром не прошла, она от нее так и не оправилась окончательно и жила на лекарствах, благо доступ в спецбольницу и спецполиклиннику у нее остался, а там и медицинское обслуживание и лекарства практически бесплатны. Да и инвалидность было оформить куда легче, чем в районной поликлинике. Здоровья это, правда, не прибавило, но избавило от унизительной участи, постигшей большинство ее бывших коллег: быть выброшенными из научно-исследовательского института на улицу за ненадобностью самого института. Действительно: в стране перестройка, рыночные отношения внедряются, все меняется, а эти оригиналы и оригиналки занимаются проблемами античного мира. Да кому они нужны, проблемы-то эти?

В результате Лера оказалась постоянно живущей на даче, фактически брошенной обоими сыновьями и обожаемым внуком. Лора все это, в принципе, знала, но для себя абсолютно никаких выводов не сделала, то есть никак не сопоставляла свое положение с положением стародавней подруги. И вот в один далеко не прекрасный день ей позвонил старший Лерин сын и сообщил, что мама приказала долго жить. Обнаружили это лишь потому, что несколько дней страшно выла собака – Лерина любимица, и соседи забили тревогу. Как выяснилось, сравнительно молодая женщина умерла из-за внезапного сердечного приступа, даже не из-за него самого а из-за того, что потеряла сознание и упала виском на острый угол прикроватной тумбочки. Нелепо, невероятно, но…

• Умерла практически в нищете, - рыдала в трубку Лора. – Все отдала детям, сама ходила в каком-то тряпье, в Москву несколько лет носа не показывала: у нее всегда была аллергия на общественный транспорт, а собственная машина давно и безнадежно сломалась. И умерла одна, как побродяжка какая-то. Двое детей, трое внуков, а – одна… Ужас какой!

• Ужас, - искренне согласилась я. – Но это что, единственный вывод, который ты сделала?

• А какие еще могут быть выводы?

• Только один. Тебе нужно подумать о себе сейчас. Пока ты сравнительно молодая и относительно здоровая.

• А…

• А Вадик скоро вырастет. Так скоро, что ты оглянутся не успеешь. И решит, что бабка ему теперь без надобности.

• Этого не может быть!

• Как видишь, может, причем даже не так, а еще хуже. Ты Вадика с грудного возраста не растила, семнадцать лет жизни ему не отдала.

• Да он и сейчас уже – приходящий внук, - со всхлипом вырвалось у Лоры.

• В каком смысле?

• В прямом. Нинка нашла какого-то мужика, они снимают квартиру и Вадик живет с ними.

• У Нины проснулись материнские чувства?

• Просто она знает, как я привязана к Вадику. Ее комната по-прежнему заперта и она периодически мне угрожает, что разделит лицевой счет и устроит мне какого-нибудь соседа-алкоголика. Думаешь, сможет?

• Разве ты квартиру не приватизировала на себя? – несказанно изумилась я. – Мы же с тобой говорили…

• Да как-то руки не дошли. И потом я боялась, что она оставит Вадика без жилья…

• Каким образом? – устало спросила я. – На приватизированную квартиру ты могла написать завещание, всю ее оставить Вадику, а не только прописку.

• Да? Об этом я как-то не подумала. Может, сейчас еще не поздно?

• Может, и не поздно, я не очень в курсе нынешних квартирных законов. Пойди, выясни все, пока еще есть время.

• А оно есть?

• Не знаю.

Времени, как выяснилось, практически не было. Лора чувствовала себя все хуже и хуже, пыталась продать свой антиквариат, собрать деньги на лечение. От спецполиклиники она в свое время отказалась, поскольку рассчитывала на то, что ее будут обслуживать в поликлинике Литфонда, но после развода ее оттуда деликатно попросили. А идти в районную поликлинику… Лора никогда не могла забыть, что она – генеральская дочь, и всегда считала, что по этой причине отношение к ней должно быть особенным.

Деньги в конце концов дала… Нина, узнавшая о состоянии здоровья матери. Не такой уж она оказалась ведьмой и садисткой, какой представляла ее Лора в своих душераздирающих рассказах. Да, немного истерична, да, не всегда следит за своей речью, может сказать такое, что хоть стой, хоть падай. Но… мать-то она любила, как выяснилось.

• Да ей просто дела до меня никогда не было, - рыдала Нина на поминках. – После развода с отцом она все время искала себе “достойного” мужа, это у нее уже стало манией. Я и Вадика-то с ней оставила только для того, чтобы она занималась внуком, а не гонялась за мужиками. Так она нашла себе новое развлечение: переписывалась с иностранцами и все время говорила, что как только найдет подходящий вариант, только мы ее и видели. Господи, как же я мечтала о том, чтобы она этот вариант нашла! А потом она призналась, что чувствует себя совсем плохо, но в бесплатную больницу ни за что не ляжет. Мы с мужем дали денег на платное обследование, потом на операцию. Она вроде на поправку пошла, а потом вдруг, скоропостижно, во сне… Врачи сказали, что вообще слишком поздно обратились, у нее рак уже весь организм разъел, даже в мозгу метастазы были…

Как Лора терпела неизбежные при таком диагнозе боли – навсегда останется загадкой. Даже со мной по телефону она не слишком распространялась о здоровье, в основном, об очередном кандидате в мужья. В последнее время она нашла какого-то вдовца-профессора, готового на ней жениться и прописать в своей квартире. Сложный узел жилищных проблем таким образом развязывался сам собой. Но Лору останавливало не только то, что самочувствие все ухудшалось, а то, что… профессор был ниже ее ростом. Это она считала главным препятствием: ну, как она сможет “появляться в свете” с таким мужем? Над ней же смеяться будут!

• Лора, - пыталась урезонить ее я, - в каком свете ты собираешься появляться? Все давным-давно изменилось, у тебя даже с твоим профессором денег наберется только на кофе с пирожным в ресторане. И кто над тобой будет смеяться? Твои знакомые? Где они, ты знаешь?

Внятного ответа я так и не услышала.

***

   Завидовать дурно. Это банально, но, увы, справедливо. Могла ли я тогда, в далекие-далекие годы, даже в другом государстве, представить себе, что жизнь сыграет с моими “генералками” такую жестокую шутку? Что роскошные хоромы и дачи, меха и бриллианты, антикварные сервизы и мебельные гарнитуры растают, как мираж в пустыне? Что “подходящие”, перспективные, надежные мужья уйдут к другим женщинам, а дети будут слишком заняты своими делами, чтобы обращать внимание на проблемы матерей? Что предадут даже внуки?

Конечно, такое случается не только с генеральскими детьми. Мы вообще живем в очень жестоком мире. Но мои подруги оказались к нему совершенно неприспособленными: сначала их надежно страховали родители и их деньги и положение, потом – мужья, которые, как казалось, никуда не денутся, какие бы номера жены не выкидывали. А когда не стало ни мужей, ни родителей, они не нашли в себе сил выйти за пределы той когда-то золотой клетки, где им было так комфортно и удобно. Хотя золото давным-давно превратилось во что-то совсем другое, да и клетки, как таковой, уже не осталось.

Оставалось – до последнего вздоха – представление о себе, как о чем-то исключительном, элитном, достойном только лучшего. И – лютая зависть ко всем, кто хоть как-то устроился в изменившемся мире.

А завидовать… правильно, дурно.

Светлана БЕСТУЖЕВА-ЛАДА