Первая леди ЦК (Екатерина Фурцева)

   Хотя, говорят, на вкус и цвет товарищей нет, многие сходились во мнении: красавица! Ей было уже за сорок, а выглядела девушкой — худенькая, стройная, с синими глазами, коса уложена на голове короной... И можно понять Никиту Сергеевича, когда, готовясь к визиту за рубеж, он отдавал распоряжение: “И обязательно включите в делегацию Фурцеву! Мне она будет нужна!” Хрущеву, кажется, нравилось, если она — рядом...

Немалых усилий стоило ей держать себя в форме. Это еще не стало поветрием, а Екатерина Алексеевна, чтобы сохранить фигуру, уже до изнеможения занималась гимнастикой, научилась играть в теннис, откладывала все дела, когда по графику наступала пора идти в сауну. Говорят, любила проводить там время с подругой Людмилой Зыкиной. Кофе пила только без сахара. Прослышав, что во Франции продают “грацидин” — средство для похудания, достала и принимала его регулярно, хотя испытывала потом головокружение. Зато выглядела великолепно. Мужчины, обладающие фантазией, частенько смотрели ей вслед.

А вот первый муж Екатерины Алексеевны, к сожалению (или к счастью?), оказался близоруким — начальник политотдела по комсомолу Саратовского авиационного техникума не угадал в своей помощнице, взятой в жены, недюжинную натуру. Да и немудрено. Для него, вероятно, она навсегда осталась бойкой комсомольской активисткой с семиклассным образованием, дополненным фабрично-заводским училищем, ценимой начальством за энтузиазм, с которым создавала всевозможные спортивные секции, парашютные и стрелковые кружки... И хотя, когда они перебрались из Саратова в Москву, Фурцеву приняли в ЦК ВЛКСМ, а заодно по рекомендации того же ЦК ее, не имеющую аттестата зрелости, зачислили в студентки Института тонкой химической технологии, муж, похоже, “не прозрел”. Видел только, что учится супруга весьма посредственно, зато преуспевает в общественной работе. Короче, в первый день войны уйдя на фронт, он не вернулся, письмом уведомив: у него теперь другая семья.

Впрочем, не исключены и другие причины расставания. О них пишет кандидат исторических наук Е. Таранов, опубликовавший в своей “Книге исторических сенсаций” (издательство “Раритет”, 1993) интересные материалы, связанные с Фурцевой. Проследив ее головокружительную партийную карьеру (от члена районного совета физкультуры до секретаря ЦК КПСС), проанализировав архивные документы, слухи и вымыслы о Екатерине Алексеевне, воспоминания тех, кто встречался с ней, ученый создал ее политический портрет.

Вот она избрана секретарем Фрунзенского РК партии. Живет в маленькой комнате с ребенком, матерью-пенсионеркой и братом, то и дело попадающим в какие-то пьяные истории. А тут подвернулась квартира — двухкомнатная, хозяева которой эвакуированы. Получила ордер, вселилась. И вдруг возвращаются владельцы этой кооперативной квартиры. Возвращать? Отнюдь! Аппарат райкома брошен на “обработку” хозяев: их беспрерывно вызывают в начальственные кабинеты, уговаривают отказаться от претензий, предлагают другое жилье... Уговорили-таки!

Вот Екатерина Алексеевна выступает с докладами, написанными для нее сотрудниками. Она читает их неграмотно, перевирая слова и путая ударения. Плохо! И тогда она заучивает их наизусть, репетирует перед зеркалом, как когда-то заучивала роли в школьном драмкружке. Память у нее была отменная, и выступления получались эмоциональные, с артистическими паузами, а главное — без бумажки, что было тогда в диковинку. В те годы входили в моду “жареные” факты. Екатерина Фурцева берет это на вооружение. То она добивается исключения из партии профессора-медика, “уличенного” кем-то в “аморальном” поведении: “Как вы, коммунист, могли поставить себя в такое ложное положение?” То, прознав, что некая девушка показала подруге собственную фотографию, где она — в обнаженном виде, клеймит ее позором и бьет тревогу: экое падение нравов из-за тлетворного влияния Запада! А вместе с тем...

“За ней энергично ухаживал статный красавец секретарь Московского горкома партии Н. Фирюбин, — пишет историк Е. Таранов. — Виделись тайком, хотя отпуск проводили вместе, как правило, в Сочи. Она требовала определенности, он тянул с разводом — двоих детей как-никак оставлял. Да и партийная этика не позволяла затевать скандальный процесс. Только в 1951 году он подал на развод, работая уже в Моссовете. Вскоре поженились, но Фирюбина сразу же после свадьбы Хрущев направил послом в одну из социалистических стран. Это вместо медового месяца”. Как тут не вспомнить: Хрущеву нравилось ездить за рубеж вместе с Екатериной Алексеевной, чья красота привлекла даже Сталина — как-то на очередном торжественном заседании он распорядился пригласить ее к нему, поговорил с ней и пожелал, чтобы при фотографировании она оказалась неподалеку.

У нее почти не было подруг, что, может быть, объясняется тем, что она “делала карьеру”, упрямо пробивалась “наверх”, а для этого нужно было следовать “партийной линии”, изобилующей внезапными поворотами. Скажем, сегодня она прилюдно произносит прочувствованные слова о профессоре Н. Клюевой, но время спустя разворачивается кампания против “низкопоклонства перед американской наукой”, и Екатерина Алексеевна так же прилюдно поносит профессора Н. Клюеву. Вчера, например, она, министр культуры СССР, всячески выказывает свое благорасположение к Театру на Таганке; послезавтра же, познакомившись с его новым спектаклем, показывающим без прикрас деревенскую нищету, железной рукой ставит на спектакле “крест”: из репертуара — вычеркнуть.

Впрочем, то же отношение и к мужчинам. Характерный факт: отмечалось 50-летие “маршала советской литературы”, “советника Сталина” Александра Фадеева. В банкетном зале увлеченно танцевали танго Екатерина Фурцева и голубоглазый красавец Фадеев, и, по отзывам присутствующих, эта пара смотрелась прекрасно. Они и потом дружески перезванивались, радостно приветствовали друг друга при встрече. Но стоило “маршалу” попасть в опалу, и Фурцева демонстративно вычеркивает его из списков президиумов, совещаний, общественных мероприятий. Она уже не зовет его в свой кабинет, где на столе всегда стояли бутылочки с черносмородиновым напитком, изготовляемым для нее в спеццехе Московского завода фруктовых вод.

Фабричная девчонка, росшая в рабочем бараке текстильной фабрики Вышнего Волочка, сама, что называется, делала себя. Однажды она собрала в Московском горкоме партии совещание работников Министерства бытового обслуживания. После отчета министра начались прения. Фурцева с профессиональной легкостью рассуждала о преимуществах “свободной строчки”, о плиссе, гофре, складочках, о необходимости использовать журналы мод, закупать пестротканые материалы... С той поры Екатерину Алексеевну обслуживали лучшие портные Москвы.

Одевалась она — на зависть! Фасоны ее костюмов и платьев непременно отмечали зарубежные газеты, рассказывая о визитах советских правительственных делегаций за границу. Корреспонденты западных журналов мод неофициально присудили ей титул первой дамы Москвы. Элегантная, энергичная, обласканная вождями, уверенно чувствующая себя на высоких постах, она вдруг решила, что для полного счастья ей не хватает ученого звания. Надо писать диссертацию! Тему подсказали: “Партийное руководство министерствами”. Стоило ей объявить о том, и тотчас услужливыми подчиненными была сформирована группа кандидатов наук и сотрудников архива, соответственно “озадаченная” руководством. Фурцева не возражала против подобной “помощи”, восприняв ее как само собой разумеющееся. Но когда диссертация была написана и Екатерине Алексеевне оставалось лишь проштудировать ее перед защитой, случилось непредвиденное — министерства ликвидировали и образовали совнархозы. Диссертация, естественно, потеряла актуальность.

Не надо думать, будто одним только обаянием, умением полюбиться начальству добивалась Екатерина Фурцева все новых и новых должностей. Когда требовалось, хрупкая фея превращалась во властного, жесткого (если не жестокого) руководителя. Пообещала построить в Москве образцовую школу — и построила, приказав снять строителей со всех других школ. Пообещала “пробить” клинику на 2500 коек для 2-го мединститута — “пробила”! А в трудный момент, когда Маленков, Каганович, Молотов “и примкнувшие к ним” попытались скинуть Хрущева, именно она, слабая женщина, не растерялась, сумела молниеносно обзвонить верных людей, и те прибыли незамедлительно. Выручили!

Связывало ли Хрущева и Фурцеву что-то иное, кроме взаимной симпатии, история умалчивает. Но в день ее 50-летия Никита Сергеевич прибыл к ней на дачу в сопровождении Брежнева и Микояна. Были музыка и цветы, были тосты, звучавшие как признание в любви, и богатые подарки. Среди них — очередной орден Ленина, а несколько позже — еще один подарок: на XXII съезде партии по просьбе Фурцевой в состав кандидатов в члены ЦК КПСС избрали ее супруга — работника МИДа И. Фирюбина, который даже не был делегатом съезда.

Кстати, о даче. Екатерина Алексеевна, словно забыв, что несколько лет назад в пух и прах разносила “товарищей по партии”, увлекшихся дачевозведением, отгрохала себе роскошную усадьбу с мраморным вестибюлем, сауной и прочими “излишествами”. Такую роскошную, что Комитет партийного контроля вынужден был объявить ей взыскание. Рассказывают, будто первоначально предполагалось исключить Фурцеву из партии, да спас Шверник, заступившийся за красавицу по просьбе Хрущева. Но ничто не вечно под луной. Рассказывает историк Е. Таранов:

“В ее кабинете секретаря ЦК КПСС — посетители: писатели и киноработники. Шел оживленный разговор. Внезапно без стука появился человек в полувоенной форме. Подошел к столу, быстро отрезал шнур белого правительственного телефона с гербом Советского Союза на диске, отключил телефон внутренней связи и, прихватив аппараты, удалился. Все онемели. Потом на цыпочках покинули кабинет, где оставалась окаменевшая от обиды, от неожиданности, еще минуту назад всесильная хозяйка. Вернувшись домой, она вскрыла себе вены. Домашние это вовремя обнаружили. Екатерину Алексеевну спасли. Из больницы она вышла уже министром культуры СССР”.

Михаил Шолохов считал, что она была отличным министром. Композитор М. Таривердиев в книге “Уроки музыки” иного о ней мнения: “Человек трогательной безграмотности в области культуры”. Ну, например, она не отличала симфоническую поэму от оперы, а однажды предложила объединить все казачьи хоры России в один: это, мол, будет и удобней, и дешевле.

Галина Вишневская в книге “Галина. История жизни” вспоминает Фурцеву как “запойную пьяницу”, которая “ни черта не смыслит”. Без похвалы, а то и с осуждением вспоминают своего министра и некоторые иные деятели культуры. Но вот что любопытно, многие из них именно Фурцевой обязаны и почетными званиями, и орденами, и заграничными командировками, это она ходатайствовала в строгих и бдительных, ничего не прощающих инстанциях о наградах, о льготах для своих подопечных.

“Она ни к кому не обращалась на “ты”, — сообщает Людмила Зыкина. — С уважением ко всем относилась, за всех переживала”.

Вряд ли согласился бы с таким утверждением поэт Александр Твардовский. В свое время в ходе обмена партийных билетов он попросил изменить в учетной карточке запись о социальном происхождении. Там значилось: сын кулака, но это не соответствовало действительности. Фурцева вроде бы обещала посодействовать, однако слово не держала и, не вдаваясь в объяснения, продиктовала ответ ему: “МГК считает, что вопрос решен правильно”. И все. Твардовский в знак протеста отказался получать партбилет, и Фурцева этого ему не простила. Гонения, устроенные затем на главного редактора журнала “Новый мир”, разворачивались при ее непосредственном участии. В то время она уже знала себе цену.

—Я вызвала прессу и сделала им нагоняй, — рассказывала Фурцева после торжественного заседания, на котором она выступала. — Раскрываю газету, просматриваю свое выступление, а там указано мало аплодисментов зала. Они забыли, что люди аплодируют не мне, а партии...

Сейчас трудно сказать, действительно ли она так думала или следовала уже усвоенному чиновному лицемерию. Да и не важно это теперь — красивой и, несомненно, талантливой женщины давно нет в живых. Она ушла, когда пришел срок, в землю Новодевичьего кладбища, и напоминает о ней не только надгробие. Женщины-легенды надолго остаются в истории.