Ананасы в шампанском (Игорь-Северянин)

Поэт, который любил в стихах и в жизни, и с легкостью своими рифмами покорял женские сердца - искал женщину своей мечты всю жизнь, и каждый раз влюблялся страстно, без остатка, восхищался многими женщинами и осыпал их дифирамбами. "Любовь! ты - жизнь, как жизнь - всегда любовь" - таким он видел смысл жизни, и женщины отвечали ему любовью: "Все мои принцессы - любящие жены, Я, их повелитель, любящий их муж. Знойным поцелуем груди их прожжены, И в каскады слиты ручейки их душ". "Тринадцатая" Поэт, который любил в стихах и в жизни, и с легкостью своими рифмами покорял женские сердца - искал женщину своей мечты всю жизнь, и каждый раз влюблялся страстно, без остатка, восхищался многими женщинами и осыпал их дифирамбами. "Любовь! ты - жизнь, как жизнь - всегда любовь" - таким он видел смысл жизни, и женщины отвечали ему любовью: "Все мои принцессы - любящие жены, Я, их повелитель, любящий их муж. Знойным поцелуем груди их прожжены, И в каскады слиты ручейки их душ". "Тринадцатая" Прекрасно помню, как в детстве меня буквально заворожили строки изкнигивоспоминаний Михаила Арго, посвященные малоизвестному в то время Игорю Северянину. "Как правило, актерское чтение стихов существенно отличается от авторского. ...Поэты по большей части перегибают палку в сторону напевного произнесения, жертвуя смыслом, содержанием и сюжетом своих стихов во имя благозвучия и напевности. По свидетельству современников, именно так читал свои стихи Пушкин, а до него многие поэты, начиная с Горация и Овидия._Так же распевно, пренебрегая внутренним смыслом стиха, совершенно однотонно произносил свои произведения Игорь Северянин. Большими аршинными шагами в длинном черном сюртуке выходил на эстраду высокий человек с лошадино-продолговатым лицом; заложив руки за спину, ножницами расставив ноги и крепко-накрепко упирая их в землю, он смотрел перед собою, никого не видя и не желая видеть, и приступал к скандированию своих распевно-цезурованных строф. Публики он не замечал, не уделял ей никакого внимания, и именно этот стиль исполнения приводил публику в восторг, вызывал определенную реакцию у контингента определенного типа. Все было задумано, подготовлено и выполнено. "Королева игра-а-ала в башне замка Шопе-э-на, И, внимая Шопе-эну, полюбил ее паж!" Конечно, тут играла роль и шаманская подача текста, и подчеркнутое безразличие поэта, и самые зарифмовки. Закончив чтение, Северянин удалялся все теми же аршинными шагами, не уделяя ни поклона, ни взгляда, ни улыбки публике, которая в известной своей части таяла, млела и истекала соками преклонения перед «настоящей», «чистой» поэзией"._Правда, в отличие от большинства моих современников, с поэзией Северянина я была знакома. Моя бабушка бережно хранила целую тетрадь аккуратно переписанных стихов, которые действительно завораживали немыслимыми образами, типа: _"Моя дежурная адъютантесса, Принцесса Юлия де Вианто, Вмолнилась в комнату, быстрей экспресса…"_ И так далее, и тому подобное. Между прочим, широко цитируемые "ананасы в шампанском" - это тоже изобретение Северянина. Его современники бывали, скажем так, обескуражены, когда в ресторане он заказывал… рюмку водки с соленым огурцом. Здравый смысл и простота - типичные качества Тельца не могли не проявиться хотя бы в этом. Принято думать, что всероссийская слава Игоря Северянина пошла со знаменитой обмолвки Толстого о ничтожестве русской поэзии. В 1909 г. некий журналист привез одну из брошюр Северянина в Ясную Поляну и прочиталстихииз нее Льву Толстому. Сиятельного графа и убежденного реалиста резко возмутило одно из "явно иронических" стихотворений - «Вонзите штопор в упругость пробки, и взоры женщин не будут робки», - и он разнес поэта в пух и прах. После чего, говоря словами самого поэта, "всероссийская пресса подняла вой и дикое улюлюканье, чем и сделала меня сразу известным на всю страну... С легкойрукиТолстого, меня стали бранить все, кому было не лень. Журналы стали печатать охотно мои стихи, устроители благотворительных вечеров усиленно приглашали принять в них, - в вечерах, а может быть, и в благотворителях, — участие", — вспоминал позднее поэт.Но, как ни парадоксально, благодаря этому имя будущего кумира эстрад и редакций замелькало на страницах газет. Но давайте обо всем по порядку. Игорь-Северянин (Игорь Васильевич Лотарев) родился 16 мая 1887 г. в Петербурге. Мать его происходила из известного дворянского рода Шеншиных, к коим принадлежал и, нити родства связывали ее с Фетом, Карамзиным, Коллонтай. Стихи начал писать в 8 лет. Впервые опубликовался в журнале "Досуг и дело" за 1905 год: там под фамилией Игорь Лотарев было помещено стихотворение "Гибель Рюрика". Псевдоним появился позднее. Кстати, сам Игорь-Северянин писал его именно через дефис: как второе имя, а не фамилию. Имя Игорь было дано ему по святцам, в честь святого древнерусского князя Игоря Олеговича; приложение "Северянин" делало псевдоним близким к "царственным" именам и означало место особенной любви. Но традиция писать "Северянин" как фамилию закрепилась так же, как традиция толковать поэта односторонне по его "экстазным" стихам.Первая любовь Игоря Северянина была его кузиной. Елизавета Лотарева была старше своего родственника на пять лет, ей только что исполнилось… семнадцать. Они проводили летние месяцы в семейной усадьбе, играли, спорили и говорили обо всем на свете. И были счастливы. Позднее Игорь посвятил своей возлюбленной несколько прекрасных стихов, но после пяти лет полу-дружбы, полу-любви Елизавета вышла замуж. Брачная церемония травмировала слишком впечатлительного поэта, ему стало дурно в церкви. Настоящее чувство пришло немного позже. В 1905 году состоялась встреча, оставившая неизгладимый отпечаток на жизни и творчестве поэта. С Евгенией, тогда еще Женечкой Гуцан. Была она на редкость хороша собой: стройная, с роскошными золотыми вьющимися волосами. Игорь, влюбившись, придумал своей юной подруге новое имя Злата и задарил стихами. Больше задаривать было нечем... Кто он был? Всего лишь восемнадцатилетний юнец, без образования, без специальности и без гроша в кармане. Но при этом крайне уверенный в себе, ничуть не сомневающийся, что совсем скоро будет богат и известен... "Я - гений, Игорь Северянин!"И вдруг Евгения забеременела, а о женитьбе не могло быть и речи. И она стала содержанкой, что дало повод поэту патетически воскликнуть: _"Ты ко мне не вернешься, даже ради Тамары, Ради нашей дочурки…"_ "Дочурку" Северянин увидел лишь шестнадцать лет спустя. Тамара стала балериной и была очень похожа на него, ничего не унаследовав от красавицы-матери. Но у Игоря Васильевича тогда уже была своя, другая семья. Романтического примирения-воссоединения не состоялось… …В конце жизни, когда пришла пора подводить итоги, Игорь Васильевич, оглядываясь назад, с грустью признался самому себе, что в ранней молодости ему очень мешали правильно воспринимать людей и "глупая самовлюбленность", и "какое-то скольженье по окружающему". И это относится и к друзьям, которых он недооценил, и к женщинам: "в последнем случае последствия бывали непоправимыми и коверкали жизнь, болезненно и отрицательно отражаясь на творчестве". Поскольку эта запись сделана в дневнике, когда он непоправимо и навсегда расстался с двумя "недооцененными" им женщинами - своей первой любовью Евгенией и единственной законной женой эстонкой Фелиссой Круут, можно предположить, что приведенная выше сентенция относится именно к ним.Но до всего этого было еще очень далеко. А тогда, Северянин вошел в моду. В 1911 г. Валерий Брюсов, тогдашний поэтический мэтр, написал ему дружеское письмо. Другой мэтр символизма, Федор Сологуб, принял активное участие в составлении первого большого сборника Игоря Северянина "Громокипящий кубок" (1913), сопроводив его восторженным предисловием. А современники бывали откровенно шокированы действительным бытом "святозарного", на поэтических выступлениях которого обезумевшие от восторга поклонницы кидали к его ногам бриллианты и золотые украшения. _"Из мемуаров Георгия Иванова "Петербургские зимы": Была весна 1911 года. Мне было семнадцать лет. Я напечатал в двух-трех журналах несколько стихотворений, завел уже литературные знакомства с Кузминым, Городецким, Блоком, был полон литературой и стихами. Имени Северянина я до тех пор не слышал. Но, роясь однажды на «поэтическом» столике у Вольфа, я раскрыл брошюру страниц в шестнадцать, на задней стороне обложки которой объявлялось, что Игорь Северянин принимает молодых поэтов и поэтесс - по четвергам, издателей по средам, поклонниц по вторникам и т. д. Все дни недели были распределены и часы точно указаны, как в лечебнице. Я прочел несколько стихотворений. Они меня «пронзили»... Чем, не знаю. Однако, я не сразу решился пойти "на прием к мэтру". Как держаться, что сказать? Еще одно обстоятельство смущало меня: несомненно, человек, каждый день принимающий посетителей разных категорий, стихи которого полны омарами, автомобилями и французскими фразами,— человек блестящий и великосветский. Не растеряюсь ли я, когда, когда надменный слуга в фиалковой ливрее проведет меня в ослепительный кабинет, когда появится сам Игорь Северянин и заговорит со мной по-французски с потрясающим выговором?.. Но жребий был брошен, извозчик нанят, отступать было поздно... Игорь Северянин жил в квартире № 13. Этот роковой номер был выбран помимо воли ее обитателя. Так нумеровалась самая маленькая, самая сырая, самая грязная квартира во всем доме. Ход был со двора, кошки шмыгали по обмызганной лестнице. На приколотой кнопками к входной двери визитной карточке было воспроизведено автографом с большим росчерком: Игорь Северянин. Я позвонил. Мне открыла маленькая старушка с руками в мыльной пене. «Вы к Игорю Васильевичу? Обождите, я сейчас скажу»... Мы проговорили весь вечер, поочередно читая друг другу стихи. С этого дня началось наше знакомство. Моя дружба и Игорем Северяниным, и житейская, и литературная, продолжалась недолго. Мы расстались, когда он был в зените своей славы. Бюро газетных вырезок присылало ему по пятьдесят штук в день, сплошь и рядом целые страницы, полные восторгов или ярости (что, в сущности, все равно для "техники славы"). Его книги имели небывалый для стихов тираж, громадный зал городской Думы не вмещал всех желающих попасть на его "поэзо-вечера". Неожиданно сбылись все его мечты: Тысячи поклонниц, цветы, автомобили, шампанское, триумфальные поездки по России … это была самая настоящая, несколько актерская, пожалуй, слава"._Начавшаяся первая мировая война, пусть и не сразу, сменила общественные интересы, сместила акценты, ярко выраженный гедонистический восторг поэзии Северянина оказался явно не к месту. Сначала поэт даже приветствовал войну, собирался вести поклонников "на Берлин", но быстро понял ужас происходящего и опять углубился в личные переживания, заполняя дальше дневник своей души. А 27 февраля 1918 г. на вечере в Политехническом музее в Москве Игорь-Северянин был избран «королем поэтов». Вторым был признан В. Маяковский, третьим - В. Каменский. На вечере присутствовал и Александр Блок, но никакого титула удостоен не был. Нам, знающим дальнейшее развитие истории, можно либо усмехнуться, либо пожать плечами. Кто сейчас помнит Каменского? Кто будет сравнивать Маяковского с Северяниным - "круглое с красным"? Но суд современников всегда менее объективен, нежели суд потомков. Через несколько дней "король" уехал с матерью и своей "Музой музык" - гражданской женой Марией Домбровской - на отдых в эстонскую приморскую деревню Тойла, а в 1920 г. Эстония отделилась от России. Игорь Северянин оказался в вынужденной эмиграции, но чувствовал себя уютно в маленькой "еловой " Тойле с ее тишиной и покоем, много рыбачил. Довольно быстро он начал вновь выступать в Таллине (сейчас Таллинн) и других местах.Важно подчеркнуть: Игорь Северянин не считал себя эмигрантом. Он говорил: "Я дачник с 1918 года". Он был уверен, что "дачное" пребывание в Тойла временно. Когда пройдет полоса гражданских и межнациональных войн, когда в России жизнь упрочится и установится твердый мир - он вернется в Петроград! Тем не менее, 1920 году отношение Игоря Северянина к Эстонии углубляется, становится более весомым в плане постижения. Нужно, впрочем, сказать, что Эстония, как часть России, воспринималась им из Тойла поначалу поверхностно, преимущественно как ряд пейзажей. Естественная благодарность к "краю благословенному" за то, что он приютил его и близких в период революционного разгула со временем переросла в куда более сложное и прочное чувство. И, наконец, в Эстонии он нашел свою "королевочку"… Со своей будущей женой, тогда еще гимназисткой, Северянин познакомился именно в Тойле. По-видимому, Игорь Васильевич увидел в случайной встрече небесное знамение. Мать, Наталья Степановна, единственная женщина, которая скрашивала его холостое житье-бытье (после того как подруга Игоря Васильевича, еще недавно вроде бы влюбленная и нежная, готовая на любые жертвы ради их взаимного счастья, не выдержав испытания захолустьем, ушла от него), была совсем плоха, местный доктор сказал: безнадежна... И вот судьба, словно бы сжалившись, посылала ему эту строгую девочку, чтобы, тридцатичетырехлетний поэт не остался в тоскливом одиночестве.Похоронив матушку, которая скончалась 13 ноября 1921 года, Северянин скоропалительно, и сорока дней не минуло со дня похорон, спасаясь от ужаса одиночества на чужбине, «осупружился». Да, в высокой, слишком прямой и для ее девятнадцати чересчур уж серьезной "эсточке", ученой дочке деревенского плотника, не было элегантной рафинированности Марии Домбровской, которую он назвал в посвящении к "Громокипящему кубку" - "Моей тринадцатой и, как Тринадцатой, моей последней", и с которой он прожил вместе шесть с половиной лет. В Фелиссе, нежно названной им «Фишкой», вообще не было ничего из того, что пленяло Северянина в женщинах — игры, кокетства, легкости, изящества. Зато имелось, и с лихвой, то, чего хронически недоставало как предыдущим, так и последующим дамам его выбора: основательный, практичный ум, твердость характера, а главное — врожденный дар верности. Такого надежного товарища, терпеливого и выносливого, о его изменчивой и трудной судьбе больше уже не будет. "Любовь беспричинна" - считал поэт, поэтому и восхищался многими женщинами, хотя одновременно с дифирамбами осыпал их многочисленными упреками: в корыстолюбии, бездуховности, меркантильности. Молодая жена была совершенно лишена всех этих недостатков, хотя впоследствии именно это Северянин и поставил ей в вину. Тельцы предпочитают покровительствовать сами, а не быть под чьей-либо опекой.С Фелиссой поэт прожил 16 лет и это был единственный законный брак в его жизни. За ней Игорь-Северянин был как за каменной стеной, она оберегала его от всех житейских проблем, а иногда и спасала. Перед смертью Северянин признавал разрыв с Фелиссой в 1935 году трагической ошибкой. Ей он посвятил около двухсот стихотворений, в том числе "Поэзу голубого вечера" и "Поэзу счастья". _"Когда тебя я к сердцу прижимаю, И твоего капота тлеет тюль, Могу ли я не радоваться маю И пережить любимую могу ль?"_ Вообще 1921 год стал в судьбе поэта переломным. Меняются его политические устремления, о чем свидетельствуют его новые стихи. Налаживаются его связи с соседними странами. Он принял эстонское гражданство. Нельзя сбросить со счетов и того весомого факта, что, женившись на эстонке, Северянин из "петербургского дачника" превращался в жителя Тойла. Игорь-Северянин по-прежнему много писал: в 1919-1923 гг. выходят 9 новых книг. С 1921 года поэт гастролирует и за пределами Эстонии: 1922 год - Берлин, 1923 - Финляндия, 1924 - Германия, Латвия, Чехия... Но все же большую часть времени Северянин проводил в Тойла, за рыбной ловлей. Да и время его, по-видимому, безвозвратно прошло: у русскоязычных эмигрантов были другие проблемы, в Советском Союзе поэта давным-давно забыли, настолько неактуальны оказались его королевы, гризетки и ландо. Да и ему самому в вечном поиске средств к существованию было уже не до пажей и будуаров. Вообще тема о попытках поэта вернуться на родину в печати не рассматривалась. Все комментарии по этому вопросу до крайности скудны и едины в следующей формулировке: "Северянин встретил местную молодую девушку, сделал ей предложение, женился и этим предопределил свою судьбу". На этом тема была исчерпана. Между тем творчество поэта, его переписка, а также воспоминания современников дают возможность проникнуть в полную драматизма жизнь его вне родины, где решительная попытка вернуться в Россию в силу ряда обстоятельств преобразовалась в несбыточные надежды о таком возвращении, а присоединение Эстонии к России выпятило очевидный факт: северянинскиестихине вписывались в советскую литературу предвоенных лет.Игорь Северянин как поэт, похоже, всегда жил в двух измерениях: реальная жизнь, где его постоянно ожидали удары и из которой он постоянно пытался бежать, и мечта, сказка, которую он создавал на свою потребу и в которой всегда находил себе удобное место. В созданном им мире королев и пажей он выбрал себе роль пажа, затем наступила очередь придуманной им страны, где люди жили по принципам, исповедуемым им самим. А на смену ей пришла сказочная Россия с цыганами и разбойниками, с хмельными брагами, избяными бабами и т.п. В этой сказочной России было все возможно, даже возврат поэта. Реальная жизнь оставляла мало времени для сказок. Но он еще не испил свою горькую чашу до дна: за шестнадцать лет слова "пора домой" потеряли у него свою действенность, обветшали и постарели, как и их автор. Слишком много теперь связывало Северянина с Эстонией. В 1935 году он оставил жену и стал жить со своей новой спутницей - Верой Коренди, мило переименованную им в “Струйку Токая” из-за того, что она всю свою жизнь искала тот единственно верный вариант легенды, при котором "струйка Токая не прольется мимо оскорбляемого водкой хрусталя". Постаревший, нервный и больной, он стал тяжелой ношей для молодой женщины. Не пограничный шлагбаум стоял у него на пути, а иностранное гражданство, не расторгнутый брак, болезни и наконец - неопределенность будущего на родине не оставляли практически никакого выхода. _"Стала жизнь совсем на смерть похожа: Все тщета, все тусклость, все обман. Я спускаюсь к лодке, зябко ёжась, Чтобы кануть вместе с ней в туман..."_К концу 1939 года судьба Эстонии была предрешена: ей предстояло войти в состав СССР. Северянин знал об этом и, как кажется, чтобы оправдаться перед новым жестоким режимом, написал стихотворение "Наболевшее" - покаянная исповедь перед новой властью и перед читателем. С присоединением Эстонии формальное возвращение Северянина на родину состоялось. Но неосуществленным оставалось его возвращение как поэта. Друзья безуспешно пытались убедить различные редакции опубликоватьстихиСеверянина. В 1940 поэт признается, что "издателей на настоящиестихитеперь нет. Нет на них и читателя. Я пишу стихи, не записывая их, и почти всегда забываю". На пороге стояли война и оккупация Эстонии. 20 декабря 1941 года Северянин скончался. Поэт похоронен в Таллине. На памятнике помещены его строки: _"Как хороши, как свежи будут розы, Моей страной мне брошенные в гроб!"_ После войны понадобилось еще тридцать лет, чтобы на родине поэта появился сборник его стихов. Светлана МАРЛИНСКАЯ.**_