«Режиссер должен примерить образ диктатора»: основатель Морфеуса Дмитрий Копылов о современном театре и Богомолове

С момента основания первого театра прошли тысячелетия, однако театральное искусство по-прежнему находит отклик у зрителей. Сегодня на подмостках можно увидеть не только классические постановки, но и смелые, экспериментальные, идущие в ногу со временем.

10 лет назад в России был создан первый иммерсивный театр Морфеус. В Морфеусе нет сцены, его актеры напрямую взаимодействуют со зрителем, и, главное, театр делает акцент на чувственном восприятии. Здесь, как и в классическом театре, зритель в течение нескольких часов проживает определенную историю, но только с закрытыми глазами. Такой прием позволяет избавиться от лишних мыслей, сосредоточиться на действии и обострить эмоции до предела.

Дмитрий Копылов является одним из основателей Морфеуса. За 10 лет существования театра он проделал карьерный путь от актера до художественного руководителя и креативного директора. Копылов знает все о развитии современного театра и изнанке индустрии.

В эксклюзивной беседе с изданием «Страсти» Дмитрий рассказал о закулисной жизни Морфеуса, оценил постановки Константина Богомолова и прокомментировал уход Александра Домогарова из Моссовета.

Дмитрий, Вы стали худруком театра Морфеус в молодом возрасте. Как пришли к этой должности?

Когда проект Морфеус начинался, мы, вся команда актеров, сценаристов, режиссеров были хорошими друзьями. У нас было общее видение, куда проекту дальше развиваться, поэтому на начальном этапе обходились без худрука. В какой-то момент мы стали расширяться. У нас появились новые актеры, увеличилось количество спектаклей. Тогда и возникла необходимость в худруке, который формировал бы репертуар и следил за качеством проведения интерактивных спектаклей.

Давайте сразу оговоримся, что на данный момент я не занимаю пост художественного руководителя. Я перешел на должность креативного директора, занимаюсь развитием международных филиалов и корпоративного направления. Я нахожусь не в России и не могу заниматься теми вещами, которыми занимался до этого. Сейчас позицию худрука занимает человек, который начинал в нашем театре также с самого начала, — Андрей Аргон. Андрей проделал большой путь от актера до наставника всех новых актеров Морфеуса.

Что входит в обязанности художественного руководителя театра?

В первую очередь, это действительно контроль качества. Во вторую очередь, это развитие репертуара. Важно понимать, какая у нас аудитория и какие спектакли нам дальше ставить.

В-третьих, это развитие актеров. Репертуар Морфеуса предполагает, что может быть 3 спектакля в день, и больше 10 в неделю у каждого актера. Задача сделать так, чтобы они не впадали в монотонность, рутинность. Актеры, которые начинают сходить в конвейерность, у нас не задерживаются, им самим неинтересно этим заниматься. Я помню, что я устраивал тренинги, звал актеров других театров, которые нас учили импровизации.

Соответственно, еще одна задача руководителя — грамотное развитие актеров, чтобы они в итоге становились универсальными. Наша модель предполагает, что актеры могут играть в любом спектакле почти на любой позиции.

Быть худруком — большая ответственность. Чем Вам приходилось жертвовать ради работы?

В первую очередь, дружескими отношениями с ребятами. В какой-то момент, когда я стал начальником, пришлось некоторые дружеские отношения не то чтобы прекратить, но убрать на задний план. Если я, например, видел, что мой друг-актер не справляется с той задачей, которую я как художественный руководитель ему ставлю, мне приходилось дистанцироваться, говорить, что он не выполняет требования. Это, конечно, было довольно печально, потому что, повторюсь, мы начинали как группа друзей.

Морфеус — иммерсивный театр. Расскажите нашим читателям, чем Морфеус отличается от классического театра? На какого зрителя ориентированы Ваши спектакли?

Тем, что наши спектакли интерактивные, всегда иммерсивные. Все происходит с закрытыми глазами. Основная наша задача, как и в классическом театре, это дать зрителю возможность прожить некую историю вместе с героями. Но только в нашем случае мы не просто показываем ее на сцене, используя разные художественные приемы, светодекорации. Все это происходит в голове у зрителей. Закрытые глаза помогают им погрузиться в историю, перестать думать о том, что у них 20 тысяч оповещений в телефоне.

Самое важное, что главными героями в наших спектаклях всегда являются зрители: они действующие лица в истории.

С какими сложностями столкнулись при открытии театра?

Когда мы открывались, еще никакого иммерсивного театра в России не было, и объяснить людям, что такое «иммерсивный театр», было довольно тяжело. Первое время мы назывались квестом «Морфеус».

Уже тогда мы прекрасно понимали, что мы — не квест, мы используем театральные приемы. У нас совершенно другая задача. У нас надо не просто выбраться из комнаты, а прожить какую-то историю. До сих пор есть такая сложность, что некоторые люди воспринимают театр как квест-рум и, соответственно, подходят с этой логикой к прохождению наших сюжетов, где, опять же, нет задачи найти ключ в стене, чтобы открыть другую дверцу. Сюжет спектакля «Ответ Гиппократа» немножко иронизирует над этой темой.

В общем-то, таких людей становится все меньше и меньше. Они уже понимают, что такое иммерсивный театр.

Когда человек сидит с закрытыми глазами, а вокруг него происходит действие, то реакция может быть различной, в том числе и испуг. Было ли такое, что зритель уходил со спектакля?

Да, конечно, такое за 10 лет у нас бывало. Но могу сказать, что это происходит крайне редко. Минимальный процент от зрителей уходит во время спектакля. Это абсолютно нормально. Мы никак не осуждаем этих людей, поскольку ожидания могут быть совершенно разные.

Забавно, что изначально мы максимально все скрывали, ничего не рассказывали, чтобы был вау-эффект. Но мы поняли, что нужно, конечно, больше рассказывать. Сейчас у нас на сайте довольно подробно написано, о чём каждый спектакль. Это сделано для того, чтобы не было обманутых ожиданий. Но всё равно бывают зрители, которым в какой-то момент становится страшно. Например, есть сюжет, где крысы бегают в подвале по ногам. Бывает такое, что у людей именно эта фобия совсем не переносима, и тогда человек выходит.

Ориентируетесь ли на мнение зрителя? Как относитесь к критике?

Да, у нас есть система оценки зрителями наших спектаклей. Мы очень за этим следим. Наши спектакли, как я говорил ранее, идут ежедневно. Для того, чтобы отследить отхождение от планки качества, мы ведем учет зрительских ответов.

Например, актер регулярно получает от зрителей оценки ниже пятерки. Это повод посмотреть, что происходит на спектаклях, как-то помочь составу. Короче говоря, вот к такой количественной критике мы относимся очень хорошо. При этом мы никогда не меняем спектакль и не вносим какие-то изменения на основе одного отзыва. Отмечу, что мы наблюдаем за тем аспектом, который указал зритель в критическом отзыве.

Важно еще отметить, что наши спектакли ведутся мастером, который всегда очень чётко, чутко слышит игроков, наших зрителей. Если мастер понимает, что зрителей сковал страх, то он сбавит темп. Наши актеры — прекрасные психологи, отлично чувствуют зрителя и подстраиваются под его запрос и психологические особенности.

Филиалы театра есть не только в городах России, но и в Лос-Анджелесе, Лондоне, Китае. Как удалось выйти на международный уровень?

На самом деле, всё довольно просто. Люди, которые были у нас, в какой-то момент стали находиться в других странах и там решили поделиться этим опытом. Иностранцы к нам обращаются, мы помогаем с открытием, рассказываем, обучаем, предоставляем все документы и материалы по спектаклю. А потом следим за качеством, чтобы оно вышло на тот уровень, который нам нужен.

Удивительно, когда мы открывались в Загребе и показывали «Ответ Гиппократа», то уровень страха нужно было сильно понижать, потому что люди гораздо чаще выходили, чем в той же Москве, например.

Вы являетесь режиссером постановок. Как возникают сюжеты для спектаклей? Ориентируетесь на классические театры?

По-разному. Порой мы выпускаем спектакль, потому что есть потребность аудитории на какой-то жанр в нашем формате. Бывают какие-то зарисовки, этюды, из которых потом рождается спектакль. А есть постановки, которые рождаются от внутренней необходимости режиссера о чем-то высказаться, как было со спектаклем «Судный день».

Вы играете на эмоциях зрителей. Консультируетесь с психологами при создании сюжета?

Да, конечно, мы консультируемся с психологами. У нас даже была идея, пока она, правда, не реализована, — превратить Морфеус в психологические консультации, поскольку мы умеем и можем погружать в контролируемую медитацию. Мы даже проводили такие медитации.

Короче говоря, психологи в курсе того, что мы делаем. Но поскольку мы используем не только психологические приемы, но еще и театральные, драматургические, не всегда психологи могут нам что-то посоветовать.

Какую постановку Морфеуса считаете знаковой?

Я считаю, что их две. Первый спектакль — «Вдох». Я написал его во время локдауна ковидного. «Вдох» — это спектакль-импровизация, в котором нет готового сюжета. Я прописал, конечно, ходы, которые могут случиться. Эта постановка про создание собственного мира. Возможность побыть Богом маленького мира, создать его с чистого листа, посмотреть, как там будет житься — это была очень важная штука. Изначально я его придумывал как спектакль, который поможет людям посмотреть на какие-то мета-нарративы, которые у них есть в голове. Но, в общем-то, он пошел немножко по другому пути. Он пошел более в терапевтическую часть. Спектакль может дать зрителю посмотреть вглубь себя. Но почему он знаковый для нас? Потому что в этот момент мы поняли, что можем импровизировать, значит, мы можем брать и на ходу менять спектакли, если так нужно для сюжета. С этого момента началась, мне кажется, наша золотая эра.

Второй знаковый спектакль — «Судный день», который сейчас идёт в Москве. Этот спектакль — микс открытых и закрытых глаз. Мы попробовали жанр детектива, судебной драмы привнести в Морфеус. Для меня это было важно, потому что там рассказывалось о несправедливом суде. Он основан на реальных событиях. На этом спектакле увеличилось число зрителей: их стало 15 вместо 6. Тогда мы поняли, что наши мастера достаточно мощные для того, чтобы контролировать, держать и обеспечивать уникальный опыт для каждого участника. И актеров, соответственно, стало больше. Мы ради этого переехали в новое помещение, все там оборудовали.

О каком спектакле мечтаете?

Что касается спектакля, который я хотел бы поставить, то у меня окончательно все сместилось в иммерсивность. Я не могу представить, что когда-нибудь поставлю спектакль с «четвертой стеной». Я об этом уже не мечтаю и не хочу мечтать. Я хочу поставить спектакль, где все зрители будут не просто наблюдателями, которые не имеют права вмешиваться, а полноценными участниками. Это уже ролевая игра, но масштабная.

Например, «Гамлет». Как оказаться в том замке с теми актерами, которые ставят «мышеловку», смотреть за этими страстями совсем-совсем оттуда, да и еще с возможностью напрямую влиять? Мне бы очень хотелось это поставить.

Кто из известных режиссеров, худруков Вас вдохновляет? С кого берете пример?

Мне очень нравится Роберт Уилсон в том, как он работает со светом, как у него свет превращается в отдельного персонажа. Из русских режиссеров выделяю Юрия Бутусова. За то, что он абсолютно не боится ничего делать на сцене. Например, вставить в «Отелло» музыку рэпера Эминема. Тимофей Трибунцев в роле Яго, жарит яичницу в майке-алкоголичке. Это просто великолепно! Это то остранение (выделение явления из привычного контекста, чтобы отнестись к нему как к новому, увидеть в нем новые свойства, прим. «Страсти»), которому я мечтаю когда-то научиться.

Константин Богомолов — один из самых обсуждаемых режиссеров в России. Как относитесь к его смелым, но провокационным постановкам?

Любые эксперименты я люблю, приветствую и практикую, скажем так. Вопрос только в том, есть ли в них форма и содержание. То есть, если эксперименты просто с формой, то это формализм. Это, конечно, хорошо, но за формализмом должно быть и содержательное. Если нет, то стоит задуматься. Важно, чтобы провокация была не ради провокации, а ради того, чтобы что-то внутри человека вскрыть, чтобы показать ему внутреннюю сущность. Если у Константина Богомолова что-то есть с душой, и он показывает это, и он помогает людям открыть что-то в себе, то все прекрасно.

Как считаете, по какому пути идет развитие современного театра? Что будет смотреть публика, а что точно «не зайдет»?

Мне кажется, что будет больше спектаклей, всяких разных форматов типа театра DOC (независимый российский театр, прим. «Страсти»). В общем, меньше будет фикшена и больше нон-фикшена, больше какой-то искренности на сцене, личных историй. Ну или второй тренд — это возвращение к Бертольту Брехту (немецкий драматург, прим. «Страсти»), к эпическому театру.

Олег Меньшиков, худрук театра имени Ермоловой, сказал, что ему неважно, как труппа к нему относится. Как Вы считаете, правильный ли такой подход?

В какой-то момент режиссер, когда ставит спектакль, должен примерить образ диктатора. Потому что замысел спектакля хранится только в его голове, только он отвечает за итоговую собранность этого спектакля. Но здесь главное не заиграться, скажем так, не засидеться в этом диктаторском кресле.

Какие у Вас отношения с труппой? Можете ли прислушаться к пожеланиям актеров?

В данный момент я дистанцировался от контакта с актерами и с труппой, потому что занимаюсь сейчас немножко другим. Занимаюсь сейчас разработкой концепции, написанием сценариев для разных корпоративных мероприятий и с труппой общаюсь только по необходимости. А так у нас было довольно хорошее отношение к труппе.

Что касается пожелания актеров, то зависит от самого пожелания. Когда один актер не хочет стоять рядом с другим в спектакле или наоборот, то мы прислушиваемся.

Что происходит за кулисами театра? Бывают ли конфликты между актерами? Если да, то как их решаете?

У нас было в какой-то момент напряжение в труппе из-за того, что актеры разделились на два типа. Одни были за идею, за театр, другие занимались своим коммерческим успехом. И если первые, условно, ночевали в театре, то вторые приходили только по требованию. В общем, и та, и другая модель абсолютно нормальная, и та, и другая модель может существовать в рамках театра. Но на этой почве были непонятки, конфликты, В общем, это все вскоре разрешилось, когда одни устали, а другие, наоборот, набрались сил, и все более-менее сравнялось.

По каким принципам утверждаете актеров на роль? Тяжело ли к вам попасть в труппу?

У нас идет игра за счет голоса, он является приоритетным для нас. Конечно, здорово, если артист — танцор, великолепный пластик или драматический психолог. Это, конечно, очень все в плюс. Но, в первую очередь, конечно, идет голос, насколько разнообразны могут быть персонажи, которые актер играет голосом.

Попасть к нам несложно. Можно написать на почту художественному руководителю, он все читает.

Кого из известных актеров хотели бы видеть в театре?

Я бы хотел увидеть Тимофея Трибунцева в амплуа наших персонажей. Это было бы интересно посмотреть. А так, поскольку у нас действительно очень многое построено на голосе, то, наверное, актеры озвучки были бы хорошими, ценными кадрами в Морфеусе.

Еще назову Всеволода Кузнецова и Юрия Никулина. Мне кажется, Юрий бы сыграл великолепно то, что у нас происходит.

В Сети обсуждают скандальный уход Александра Домогарова из Театра имени Моссовета. Могут ли актер и руководство театра расстаться по-хорошему?

Я далек от ситуации с Домогаровым и Театром Моссовета, но могу сказать обобщенно. Расставание с актером — это повышенный риск того, что это все пройдет эмоционально, а не рационально. В какой-то момент, когда я кого-то увольнял, то были угрозы, были оскорбления и так далее. В общем, к этому сложно подготовиться заранее.

Наш сайт называется «Страсти». А что страсть для Вас?

Каждый раз, когда на горизонте маячит какой-то брейншторм, какая-то возможность что-нибудь новое придумать, я сразу зажигаюсь, и мне становится интересно жить. Я так определяю для себя страсть, и вот моя страсть — в придумке нового. Это я очень люблю.